— Ты все-таки хочешь услышать про Симфонию Искажений?
У Фрэнки пересохло во рту, когда он ответил: «Да». Потому что внутри поднялось странное, ничем не обоснованное ощущение, что он делает шаг навстречу чему-то неотвратимо-непоправимому — и что пути назад нет.
***
Сид ненадолго оставил его, заявив, что должен показать один важный документ, и вернулся с пухлой картонной папкой под мышкой. Грохнув ее на стол, будто она была неимоверно тяжелой, он устало выдохнул и плюхнулся на свое место.
— Что это? — спросил Фрэнки. — Можно взглянуть?
— Нужно, — Сид подвинул папку в его сторону.
Фрэнки провел ладонью по шероховатому картону. На пальцах остался легкий налет пыли — не похоже, что владелец ежедневно причащался к содержимому папки или как-то особенно ее берег.
Отогнув титульный лист, Фрэнки подслеповато прищурился, разбирая надпись на первой странице, сделанную твердым, размашистым почерком. Синие чернила безжалостно выцвели, да и бумага пожелтела: надписи было лет двадцать, не меньше.
«Альфред Дж. Ллойдс. Сборник этюдов для фортепиано. 1893 год»
В памяти всплыли триоли, оставлявшие в воздухе легкие механические разводы с запахом детства. Возможно ли?..
— Вы родственники? — спросил Фрэнки, хотя уже знал ответ.
Сид утвердительно кивнул.
— Мой отец.
— Я никогда не слышал о таком композиторе, — протянул Фрэнки, машинально пролистывая набросанные начерно обрывки мелодий. — Хотя, знаешь, у меня дома есть его сборник. На днях я даже играл оттуда одну вещь — вот так совпадение.
— В свое время отец особым талантом не блистал и не выделялся, — вздохнул Сид. — Его хватало только на этюды и чепуховые пьески, какие играют девицы в самом начале обучения игры на фортепиано. Как ни крути, Фрэнки, не всем сочинителям суждено быть тобой.
Он открыл рукопись в самом конце и ткнул пальцем в одну особенно исчерканную страницу.
— Знакомься. Это этюд-Искажение.
Фрэнки нервно сглотнул, услышав название, и поднес пожелтевший и помятый лист поближе к плохо видящим глазам. Сквозь замаранные линии слабо проступал нотный рисунок — странный, сбивчивый, и Фрэнки даже услышал его в голове — нестройный хор септаккордов*, волны дуолей** и октолей***, режущий слух диссонанс****, смутную тень мелодии, разбитой на рваные паузы, которую вряд ли кто-то согласился бы исполнять и слушать.
— Отец был помешан на теории музыки, — пояснил Сид, заметив его недоумение. — Он не пытался сочинить что-то оригинальное. Или красивое. Или волнующее сердце. Он подходил к музыке с какой-то математической точки зрения. Его завораживали возможности, которые открывали бесконечные сочетания каких-то семи нот. И он развлекался с этими сочетаниями, как мог, не заботясь о благозвучности результата. Самые терпимые из его «экспериментов» оформлялись в сборники простеньких этюдов и упражнений, ну а те, что резали слух, он называл этюдами-Искажениями и складывал в конец этой папки.
— Он это играл хотя бы? — Фрэнки поморщился. — У меня бы уши отсохли в процессе.
— Да, играл. К сожалению, играл. Я даже смутно припоминаю этот визг клавиш. Но, впрочем, речь не о том. — Глаза Сида на мгновение затуманились, но в следующий момент он стремительно вернулся в настоящее. — Я не знаю, подкинул ли кто ту мысль отцу — или он дошел до нее сам. Не берусь судить. Но в какой-то момент он стал одержим одной идеей. Он верил, что можно создать некую особую мелодию. Вернее, даже не мелодию — особое сочетание звуков, исполненное на особом инструменте. Подобно тому, как звук колеблет барабанную перепонку человеческого уха, то самое сочетание звуков призвано было колебать ткань реальности, саму реальность, что-то вроде того. Грубо говоря, отец начал мечтать о контролируемом процессе перемещения между измерениями. Чтобы одним верным аккордом нужная дверь открывалась, а вторым — закрывалась. — Он замолчал, уставившись на свои руки, а потом тихо поинтересовался: — Ты еще не хочешь заткнуть мне рот и сбежать отсюда?
Фрэнки нервно тряхнул головой — его словно окатили холодной водой.
— Пожалуйста, продолжай, — взмолился он.
— Отлично. — Сид как будто расслабился — похоже, самая трудная часть была позади. — Разумеется, в одиночку и на ощупь отец не мог добиться желаемого. К счастью для него, семья наша занимала довольно высокое социальное положение, и отец мог запросто изложить свои идеи правительству. Да и вообще — кому угодно. Не стану говорить о том, как он добился создания целой исследовательской команды. И не стану называть имена других людей, что причастны к этому эксперименту-преступлению. Целью — смыслом моей жизни является не поиск и наказание виновных, а попытка исправить содеянное ими. Моим отцом — в том числе. Итак, ударившись в абсолютно иррациональные, антинаучные исследования, базирующиеся на сказках, допущениях, собственных фантазиях и фантастических историях, после нескольких лет бесплодных изысканий каким-то немыслимым образом они создали то, что создали. Симфонию Искажений. Текст Симфонии писал мой отец. Инструмент, на котором исполняли Симфонию… его назвали Резонансметр. Это была огромная, дичайшая конструкция: помесь органа, маятника и какого-то измерительного прибора, который замерял черт знает что. У меня дома остался чертеж, если… если ты будешь со мной, я тебе покажу. Само собой, все это делалось тайно. Ведь не просто так ты ничего не знаешь о причине появления Искажений?
Он поднялся, забрал чашку и налил себе воды.
— Если честно, я чертовски волнуюсь, — признался он, отхлебывая. — Я долго думал о том, как подам тебе эту историю, чтобы ты поверил и согласился помочь. Я уже устал распинаться, а ты, наверное, устал слушать. Но не беспокойся, осталось немного.
Фрэнки согласно кивнул. Его не покидало ощущение, что он скатывается с огромной снежной горы, и скорость падения все растет — но было в этом страхе что-то колюще-приятное, захватывающе-сладкое — такое, что хотелось не спасения, а продолжения.
— В общем, ты, наверное, уже понял, что на выходе получилось совсем не то, о чем мечтали создатели, — продолжил Сид, усаживаясь на место. — В Симфонию Искажений закрались ошибки, которые никто не смог предугадать и исправить. Как и любая симфония, она была поделена на четыре части. Те получили условные названия «Коррозия», «Иллюзия», «Агония» и «Отмена». Не буду останавливаться на их смысле и построении, но конкретно последняя часть, «Отмена», должна была отвечать за возвращение порядка. За закрытие дверей. Смысл ее заключался в том, чтобы по очереди разрешить и логически завершить темы предыдущих частей, обратить диссонанс в консонанс. Судя по всему, ошибки были именно в ней, — он криво усмехнулся. — Ведь все остальное шло гладко. Эти псевдоученые вызвали первое Искажение, но правильно закрыть дверь не смогли. В итоге все перекрутилось, а сквозняк от той двери, образно говоря, эхо, гуляет по миру до сих пор. Впрочем, ты хорошо с ним знаком. И на этом — все.
К концу истории Фрэнки почему-то тоже захотелось выпить воды, а то и чего покрепче, хотя он был убежденным трезвенником. Он в который уже раз нервно сглотнул и поинтересовался:
— То есть, ты хочешь, чтобы кто-то — допустим, я, — исправил ошибки? В Симфонии? Как я понимаю, ноты у тебя есть?
— Угу, — Сид агрессивно закивал. — Есть, только не с собой, дома. Черновая копия. К сожалению, оригинал уничтожен, да и копия сохранилась чудом. Отец доверил мне ее перед смертью.
— Но как же я все исправлю? — Фрэнки истерически засмеялся. — Как? Люди годами воротили эту… это непонятно что, двадцать лет ничего не могли поправить после своего провала, а ты думаешь, что я приду с улицы и перепишу правильно? Абсурд! Если эта симфония похожа на твой этюд-Искажение, — он обвиняюще ткнул пальцем в исчерканный лист, — то я могу сказать только одно! Ничего общего с музыкой у этого нет! А значит, и ничего общего со мной! Я композитор, а не ученый, волшебник, или кто там этим занимался. Не сумасшедший!
Сид скривился и пожал плечами:
— Да я и не настаиваю. Вообще-то я уже смирился с тем, что помру в одном из ближайших Искажений. Еще в тот день, когда ты меня выгнал. Было приятно пообщаться, — добавил он с глухим отчаянием в голосе.