– Пожалуйста, передай мою благодарность повару. Еда была восхитительная, – она обошла вокруг герцога, так что его кресло оказалось между ней и вошедшим. Ее смущение росло, а слуга продолжал пристально смотреть на нее, очевидно, наслаждаясь – как вчера вечером – ее замешательством. – Думаю, приготовленное для герцога лучше оставить. Перед сном я еще раз попытаюсь накормить его.
– Ты такая же, как остальные.
– Остальные?
– Которые приезжали ухаживать за ним. Каждый думал, что сможет сделать то, что не удалось предыдущему. Правда, тогда он был другим. В нем, по крайней мере, сохранялся задор. Он хоть немного отличался от этого идиота…
– Тадеус! – вскрикнула она. – Как ты смеешь…
– Какая разница. Если он еще и жив, то разума у него не больше, чем у гуся. Тот проклятый удар по голове вышиб из него все мозги, – Тадеус бросил злобный взгляд на своего хозяина. – Он ничего не помнит, не узнает собственных брата и бабку. Он не может ходить и говорить. На протяжении шести месяцев он бормочет что-то нечленораздельное или рычит, как…
– Прошу тебя, – взмолилась Мария. – Прекрати.
– Это правда. Лучше позволить ему умереть. Избавить его от страданий. И нас тоже.
– Я вынуждена буду рассказать герцогине об этих непозволительных…
– Ничего она не сделает. И знаешь почему? – он взял поднос с приборами Марии, оставив еду Салтердона на столе. – Потому что, уволь она меня, вся Англия узнает, в какого идиота превратился герцог.
Он двинулся к двери, но задержался у камина и снова посмотрел на хозяина. Его глаза затуманились, в тихом и усталом голосе слышалось отчаяние.
– Он не должен был оказывать сопротивление этим проклятым разбойникам. Отдал бы им деньги, так был бы сейчас жив и здоров. Проклятый идиот. Чертов герой.
Когда Тадеус вышел, Мария еще долго продолжала смотреть ему вслед. Ее глаза блестели, но не от гнева, поначалу захлестнувшего ее, а от внезапного приступа жалости не только к Салтердону, но и к его семье и друзьям. Она понимала, что им тяжело было видеть, как он постепенно деградирует, превращаясь в бледную тень самого себя. Старуха с косой нависла над ними. Они ждали, когда опустится занесенный меч судьбы. Неотвратимость смерти терзала и живых, и умирающего.
Закончив свой туалет и надев белую ночную рубашку, Мария расположилась в своей спальне перед камином. Приятное тепло от огня сушило ее мокрые волосы, волнистым водопадом опускавшиеся ей на плечи. Рассеяно расчесывая длинные пепельные пряди, она размышляла о Поле, о Джоне (нужно обязательно написать ему – возможно, сегодня ей удастся найти подходящие слова, чтобы выразить свои чувства), об отце и матери, которая в это время обычно опускалась на колени рядом с мужем и просила у Господа прощения за недостойные мысли или поступки, совершенные в течение дня.
Когда Мария и Пол выросли и научились отличать правду от лжи, они тоже стояли рядом и молились, пока колени не начинали болеть, шея неметь, а свечи не гасли, захлебнувшись в собственном оплавленном воске. Пол молился истово, веря, что его молитвы могут на что-то повлиять, а она краем глаза наблюдала за ним, мечтая лишь о том, чтобы эта ежедневная пытка, совершаемая во имя Господа, закончилась побыстрее. Покинув отцовский дом, она еще ни разу не опускалась с молитвой на колени, и не собиралась, несмотря на охватившее ее чувство вины.
Мария вздохнула и допила чай, который, остывая, становился более горьким. Гертруда оказалась права – от напитка она расслабилась, и ее потянуло в сон. Сделав над собой усилие, она взяла свечу, подошла к двери в комнату Салтердона и на несколько секунд застыла на пороге, показе глаза не привыкли к темноте, а затем на цыпочках приблизилась к кровати герцога. Подол ночной рубашки путался у нее в ногах.
Салтердон, переодетый в ночную рубашку, лежал на спине на чистых простынях. Его темные волосы разметались по подушке, а глаза, как всегда, были открыты. Руки герцога мирно покоились на груди поверх покрывала и завернутого края простыни.
Она склонилась над ним, пристально вглядываясь в это освещенное мерцающим светом лицо, убрала прядь волос с его лба, плотнее обернула одеяло вокруг плеч и позволила себе провести рукой по его подбородку. Его борода оказалась не такой жесткой, как ей представлялось, а мягкой и густой. В тусклом свете она отливала бронзой.
Поколебавшись, Мария коснулась его век, закрыла их. Она не убирала руку, согревшуюся теплом его тела. Капли расплавленного воска падали со свечи на пальцы другой руки.
– Спокойной ночи, ваша светлость, – ласково сказала она и, убрав руку, взглянула на его глаза, оставшиеся закрытыми.
В тусклом мерцающем свете ей показалось, что морщинки вокруг его глаз немного разгладились, борозды, прорезавшие лоб, стали менее глубокими, а на щеках даже появился легкий румянец.
Нет, конечно, это всего лишь игра ее воображения.
Ночная тьма сгущалась.
Он лежал в огромной кровати с балдахином и смотрел в потолок. Время от времени его взгляд обращался в сторону двери, которая была приоткрыта ровно настолько, чтобы в его темную комнату проникал неяркий свет. Оттуда то и дело доносились приглушенные звуки: звяканье стекла, плеск воды. На пороге появилась тень, а затем исчезла.
Он сглотнул и заставил себя обвести взглядом комнату, которая сильно изменилась с тех пор, как здесь появилась она. Спальня приняла прежний роскошный и жилой вид. Несколько гиацинтов в стеклянных вазах источали знакомый аромат, слабый, но приятный. Он ощущал и другие запахи, время от времени проникавшие из полуоткрытой двери ее спальни. Женские запахи: розовая вода и душистое мыло.
Он повернул голову и посмотрел на гаснущий огонь в камине. Искры отражались от красивых китайских изразцов и бросали мягкий свет на две изысканные головки, изображавшие Ночь и Утро, и служившие опорами для мраморной каминной доски. Но звуки и запахи из соседней комнаты не давали ему покоя, притягивая взгляд назад к двери. Воспоминания о других женщинах, живших когда-то в этой комнате, и чьих имен он даже не мог вспомнить, теснились в его мозгу.
Дверь, заскрипев, слегка приоткрылась, и на пороге его комнаты появилась закутанная в легкое белое одеяние фигура, державшая в тонкой белой руке мерцающую свечу, роняющую на пол капли расплавленного воска. До этого момента ему казалось, что девушка – всего лишь сон.
– Ваша светлость, вы спите? – послышался ее шепот. Она склонилась к нему, вглядываясь в его лицо и глаза, в которых отражалось яркое пламя свечи. Ее запах – сладкий аромат чистого женского тела – окутал его. Он был ошеломлен и растерян. Но когда знакомая волна гнева поднялась внутри, что-то в ее детском взгляде остановило его. Он лежал неподвижно, едва дыша, как будто боялся спугнуть ее. Ему казалось, что если он моргнет, девушка может исчезнуть…
Она выглядела такой напуганной, двигалась так осторожно. Кого она боится?
Его, конечно. Он чудовищу.
Ангел разгладил покрывало на его груди, легко коснулся пальцами разметавшихся по подушке волос.
– Я уверена, что ваша жестокость не осмысленная, ваша светлость. Это просто гнев и отчаяние. Вы думаете, что Бог и люди отвернулись от вас. Поверьте, сэр, это не так… До завтра. Спокойной ночи, ваша светлость, – ласково сказала она, а затем опустила руку и закрыла его глаза. Он не открыл глаза, пока она не вышла из комнаты, унеся с собой свет.
Лежа в темноте, он думал:
«Не уходи. Пожалуйста, не уходи».
Глава 5
Она проснулась внезапно, как от испуга, и невидящими глазами обвела комнату. Свечи догорели, огонь в камине потух.
Откуда-то доносились звуки. Пронзительные женские голоса. Плач? Крики мужчин.
Она откинула одеяло, и, коснувшись ногами пола, вздрогнула от холода. Сжимая дрожащими пальцами воротник ночной рубашки, она метнулась в комнату Салтердона, к его кровати. Там было темно и тихо. Слышалось лишь легкое размеренное дыхание герцога и тиканье часов.