Через минуту страх отступил, взгляд упал в пустоту. Паника сменилась апатией. Я смотрела, но ничего не видела. У меня не было сил, чтобы продолжить выступление, поднять руки или же просто отвести взгляд. Было ощущение, что меня покинула душа. Мне стал безразличен концерт, приемная комиссия, время, мое будущее. Я не умерла и сейчас снова могла дышать. Только это было важно.
— У вас все хорошо? Вы в порядке? — засуетился самый старший председатель жюри.
Язык тоже онемел, но в моей голове я слышала мелодию Mike Orgish — «Soulf». Все так сложно и одновременно просто. В один момент я потеряла ощущение важности данного мероприятия для себя. Почему я вообще здесь и чье место занимаю.
Я ушла со сцены, боясь бросить даже мимолетный взгляд в сторону зала, где сидит мой отец и еще человек тридцать слушателей, помимо приемной комиссии. За дверью меня снова накрыла паника. Я не могу больше играть. Игра на пианино приносит мне боль. Раньше музыка лечила меня, сейчас же ранит. За отчаянием последовала злость. Я так злилась на себя, винила во всем. Столько лет я жила этим. Каждый день, снова и снова. За моей спиной уже множество выступлений, концертов. Как я могла так сплоховать? Как такое могло случиться. Жгучая ненависть, как горячая вода пролилась на голову и обожгла тело. В голове звучала музыка, которая не прозвучала на сцене. Мне хотелось бежать и прятаться.
Эта соната Бетховена, папа был прав, я всегда спешила в середине..
— Папа, — бросилась я в объятия единственного человека, который всегда был рядом. Пусть строг, но я была любима. — Прости меня, — слезы текли из глаз, намочив его белую рубашку.
— Это ты меня прости. Оксана места себе не находит, винит себя во всем. Ты жестока, девочка моя. Я тебя так не воспитывал.
— Да.
— Я учил тебя отвечать за свои поступки. — Папа грустно вздохнул. — Но так и не научил себя быть честным с самим собой. Ты заслуживала правды. А я трус. Но мир жесток с теми, кто не знает жизни.
Мы обнимались в коридоре консерватории. Папа вытирал мои слезы и целовал лоб. А я зарывалась в его рубашку, карябая щеки о пуговицы. Я не хотела больше этих мыслей, но назревал тяжелый для нас обоих разговор, поэтому нужно было собраться.
— Позавтракаем?
Папа нервничал. Он долго изучал меню и не отпускал мою руку. На какое-то время забота о моем поступлении и вообще о будущем ушла у отца на второй план. Сейчас он боялся за мою жизнь.
— Может, закажем абрикосовое мороженое?
— Как Оксана себя чувствует?
— Хорошо, завтра поедем на плановое УЗИ.
— Кто мой отец? — я осеклась. Мысль, что у меня может быть другой отец, ранила меня. Но еще больше это ранило папу. Я видела это по его глазам. Он всегда ругал меня за раздражающую манеру перескакивать от вопроса к вопросу.
— Я не говорил тебе, потому что защищал тебя. И мама просила держать это в секрете. Я не мог ее ослушаться.
Мама.
— У нее был другой мужчина? Как я не подумала об этом. Она изменила тебе! — Глупо, наивно, почти по-детски возмутилась я. Как можно вообще изменять такому преданному и заботливому мужчине как наш папа. Его глаза всегда смотрели с заботой, но когда он злился, морщинка прорезала лоб и плечи опускались. Ему пришлось нелегко, но он всегда шел с гордо поднятой головой. Но сейчас нести проблемы становилось все сложнее. И самая его главная проблема — это я.
— Нет, нет, что ты, нет. Мы познакомились, когда она была беременна тобой. Твоя мама была необычайно красивым и светлым человеком. Она перебегала улицу в сильный дождь, и я придержал дверки автобуса, чтобы она успела в него запрыгнуть.
Я закатила глаза. История, которую слышали все уже минимум по сто раз. Мама была младше папы почти на пять лет, и в момент знакомства ей было около двадцати. Но это не помешало ему через полгода на ней жениться.
— Глаза в глаза. Ты взял у нее деньги, чтобы передать за проезд. Ваши руки соприкоснулись, и больше вы не расставались.
— Да. Именно так! Теперь ты понимаешь, почему я не женился на ней в этот же день? Мы дождались твоего появления и после этого официально расписались. Ее голубые глаза цвета небосвода сияли, как солнце на рассвете. И я, молодой офицер, не смог устоять.
— Перестань, слишком сопливо, как в кино. — Мое настроение улучшалось с каждым куском мороженого, облитым сладким сиропом.
— Ты моя дочь. Я помню первый твой зуб с температурой сорок. Первое твое слово и первые шаги, — папины глаза увлажнились. — Ты не хотела есть ничего, кроме бананов, когда тебе было три. А в шесть ты заявила нам с мамой, что хочешь стать пианисткой.