До сих пор никто не догадался выключить музыку, и басы эхом разносились вдоль стен. В мою голову начали лезть нехорошие подозрения. Не может быть. Нет. Она не могла. Но чем ближе я была к окну, тем больше понимала, что могла. Страх ледяными прутьями проникал в мою душу, не оставляя там место надежде.
— Катя, — имя незнакомки растворилось в воздухе как дым. — Это все из-за Егора.
Я повернулась на голос парня из комнаты.
— Брата Вероники?
Он лишь кивнул.
Неожиданно для меня по телу разлилось тепло, и я чуть было не потеряла сознание, но ухватилась за край подоконника. Взгляд мой упал сначала на пластиковые оконные рамы, затем вниз. Очень высоко, какую надо иметь смелость или глупость, отчаяние, чтобы такое сотворить. Глупая, очень глупая. Почему я ушла, что я могла сделать? Горячие слезы полились из глаз, наверное, впервые в жизни я тихо рыдала. Не плакала, а рыдала, сжимая крепче в ладони розовую зажигалку.
В открытое окно подул ветер, приводя меня в чувства. Деревья раскачивало так, что можно было услышать скрип коры и шум веток.
— Скоро здесь будет полиция, уезжайте все. И ты бери Веронику, и валите отсюда.
Все вокруг казалось ненастоящим. В глазах красивого парня теперь читался страх и раздражительность. Как будто кровь покинула его тело, он был бледнее побелки на стене.
— Быстро я сказал, — почти рычал он мне на ухо.
Вероника. Я нашла подругу на том же месте, где оставила, и мы спустились вниз по лестнице на улицу. Стараясь не смотреть на подъезд за козырек, мы прошли обратно к калитке. Сердце бешено колотилось. В моей голове играла мелодия из фильма «Реквием по мечте». Мне казалось, что мы сбегаем с места преступления, а преступник — это я. Я не помогла. Не поняла и не услышала, «Аvec trouble et effroi».* (фр. в смятении и страхе)
Вызвав такси с телефона Вероники, я повезла ее домой. Пока мы ехали, подругу стало тошнить. Водитель остановил машину по моей просьбе. Но не успели мы выйти к двери, как девушку вырвало мне на сарафан и кеды. Таксист, еле сдерживая поток бранных слов, дал мне влажные салфетки.
— Воды. Плохо.
— Сейчас, моя хорошая, мы доберемся до дома, и все будет хорошо. — Я держала подругу за руку и молилась, чтобы таксист жал на газ.
Нас встретила мама Вероники. Перепуганная и сонная.
— Где вы были? Что произошло, Эля?
С меня спрашивали, как с самой ответственной. Но сейчас у меня не было сил оправдываться или защищаться. Я беспокоилась за подругу и сама еле держалась на ногах. Так и не дождавшись ответа, мама забрала Веронику, а ее папа отвез меня домой с конвоем.
Вернуться домой в час ночи в таком виде раньше мне казалось невозможным. Папа бы меня не то что убил, а сразу отправил бы в закрытый пансионат для девочек на северном полюсе на ближайшие десять лет. Без интернета, без телефона и без денег, на которые я могла бы покупать предметы, развращавшие мои моральные ценности. И меня бы это даже не сильно напугало. Так как моя жизнь отчасти уже такая. Но сегодня мой мир вышел за пределы моей комнаты и моего дома, и я испытала страх, ощутила хрупкость жизни.
Взгляд отца в дверях был красноречивей любых слов. Ему уже видимо позвонила мама Вероники и в красках все описала. Папа был у меня строгий, дисциплина всегда была у него на первом месте,
— Дыхни, — я не сразу поняла, что отец от меня хочет. — Дыхни, — уже более грубо повторил он.
— Я думала, что пью сок с лаймом, поэтому и горечь, — сразу начала оправдываться я, в надежде смягчить свой приговор. — Почему ты мне не веришь? — Слезные железы предательски наполнили глаза влагой. Он не хочет слушать мои оправдания.
— Я не.. — Папа замахнулся и ударил меня ладонью по щеке, прервав мои жалкие попытки. Звонкая пощечина заземлила меня слишком неожиданно.
— Не надо, что ты творишь? — Передо мной встала мачеха, закрывая меня спиной.
— А ты ее еще прикрывала. Она явилась домой пьяная, полуголая, и от нее несет как от панельной проститутки. Где я упустил ее воспитание?
Отца трясло от злости. Никогда раньше я не видела его таким. Да он и раньше злился, но никогда не повышал на меня голос и уж тем более руку.
Мачеха твердо скомандовала: — Иди в комнату, я поговорю с отцом.
Повторять дважды ей не пришлось. Я моментально скрылась в дверях, еще более надломленная, чем когда приехала. За спиной я все еще слышала разочарованный голос отца и тревожный голос мачехи, вторящий ему слова: «Она подросток, ты не можешь уберечь ее от взросления».
В этот момент я ненавидела его. «Он меня совсем не понимает, не слышит, ему наплевать на меня», — крутилось в моей голове.