- Что ты хочешь? Мне что, пора уходить? Молчишь? - Она взяла кассету, взглянула на название, воткнула в магнитофон. - Первый концерт. Мощно.
Я взял другую кассету.
- Тебе же не нравится. Вот подойдёт.
Разлившееся по машине Техно-звуки запрыгали, отражаясь от дверей , забарабанили в стёкла, градом вонзились в крышу, пробежались между сиденьями и с грохотом вывалились наружу, вспугнув тишину пустыря. В открытое стекло было видно как мальчишки стали поглядывать в нашу сторону с интересом.
- Ты хочешь, чтобы теперь я тебя целовала? Да? Поехали домой, а. Теперь всё будет как ты хочешь. Поехали.
Не услышав моей реакции, она закрыла уши руками. Пальцы её дрожали. Я сделал музыку громче. Теперь на нас обратила внимание и мамаша с ребёнком. Эти две группы стояли по обе стороны от машины и смотрели в нашу сторону.
- Давай. - Она не сразу поняла, но смысл приказа стал доходить до неё. Она жалобно посмотрела на меня. Потом оглянулась на людей, обречённо нагнулась ко мне. Ниже, ниже. Я сидел как истукан и не шевелился. Я ничего не хотел. Она замялась с пуговицами и змейками. Резко поднялась.
- Найди свою классику. - На её ресницах были слёзы. Я поставил кассету. Сладкая патока «Эммануэль» вползла в вельветовые обшивки кресел, оплела её длинные, красивые, тёмные волосы, гладя ее, мягко подтолкнула к плавным и равномерным движениям.
Если бы было на свете волшебство, я бы попросил слёз. Сухое безмолвие внутри было тишиной пустыни. В горле застыла подслащённая музыка, и я не мог избавиться от комка сухих слёз и медовой патоки. Пусть. Пусть - пустыня, в которой уже никогда не будет солнца. Пусть.
Мальчишки, свидетели происходящего, разразились бешенным непрекращающимся хохотом. Мамаша с ребёнком плюнула в нашу сторону и покатила коляску. Мальчишки что-то сказали ей вслед. Она припустила ещё быстрей. Голова внизу тоже задвигалась всё быстрее и быстрее. Мальчишки завизжали и заулюлюкали. Оля захлёбывалась слезами, дёргала головой вверх-вниз, в такт музыке. Которая тоже вздыхала и плакала вместе с ней. И было непонятно, кто стонал - униженная плоть, насилующая друг друга внизу между узкими сиденьями из мягкой ткани, или мелодия, с маской любовной лихорадки, подталкиваемая томными, пластмассовыми стонами. В пустыне, внутри меня, всё никак не всходило солнце. Там было жарко. Воздух застыл. Недвижимый, он накалялся всё больше и больше. Дрожал зыбкой рябью, готовый к исходу из пустоты, наполненной любовным визгом, сбившимся дыханием рабов, которые тянули непосильную ношу. Падающих, подгоняемых кнутом и снова падающих. Но они всё вертели, кружили, несли на себе налог, обрекающий их на забвение собственных желаний. И вот уже солнце, его первый дрожащий проблеск, готовый вот-вот сверкнуть, вырваться из узкого, пустого, ненавистного пространства - в этот, жёсткий, но наполненный - пусть хоть малой, но жизненной иллюзией, мир.
И взорвалось всё, раскалённое трением, и всколыхнулись древние, жгучие барханы песка. Взбил, закружил их последний аккорд томной мелодии и, осыпав мокрыми песчинками, замер посреди горячего дыхания недвижных волн. Кончился короткий ураган, истёк, оставив внизу трясущееся, худое, слабое существо, бывшее когда-то моей любимой женщиной.
Она откинулась на спинку кресла и рыдала размазывая на своём красивом лице слезы, помои, белый плевок, обиду, и что-то ещё - я не понял. Не разглядел, потому что на этом музыка кончилась. Мои руки вырывали с корнем эти кассеты, рвали плёнку, раскидали её по сторонам из машины, потом, утолив первый голод по несбывшимся надеждам, они, руки, переключились на радио. Я отколупывал крошки пластмассы, я выковыривал из разъёмов железные болты, сдавливал, скручивал, сгибал вдвое, молотил кулаком по этой хитрой конструкции из проводочков, колёсиков, контактиков, кнопочек, ручек, по мелким и крупным кускам бесполезным уже сейчас и ненужным. Пусть эти куски железа уже никого не смогут больше порадовать. Никого.
- И ты не сможешь. - Сказал я ей. Вышел, обошёл машину, вытащил её за рукав пальто на мокрую землю. Пальто порвалось и обнажило её маленькие груди. Красные соски уперлись в серую, грязную, заезженную машинами, мокрую землю - уже начинал медленно падать снег. «А, - подумал я радостно, - я же говорил - он выпадет. Я же говорил» Она не плакала. Она дрожала. «Наверное, от холода. Нет, не буду причинять ей боль. Я её любил, это было недавно. Это было вчера. А сегодня... А, ведь, я её люблю, - вдруг, подумал я. - Тогда зачем мы здесь?» Я снова обошел машину. Мальчишек не было. Пустота. Завёл двигатель. Под колёсами хрустнули раздавленные кассеты. Аккуратно объехал лежащую девушку и выкатил на улицу.