Мать быстро становилась на ноги и вдруг снова вспомнила об инструменте, что стоял в углу. Ложась спать, она брала меня за руку и, гладя своими морщинистыми куриными ручками - мои, - непрерывно болтала. Главной идеей, которую мать пыталась донести до меня, была - мысль о необходимости каждодневных репетиций. Потом у неё появилась ещё одна - её сын должен чаще ходить в филармонию. Тогда я уходил из дома и халтурил на машине извозом пассажиров. Её бред дошел до того, что она не могла успокоится и заснуть, если я не играл гаммы или учебные этюды.
Я играл. Я играл почти каждый вечер гаммы и этюды. Мне было 20 лет, у меня не было работы, не было друзей, не было жены. У меня была больная сумасшедшая мать, которой каждый вечер я играл арпеджио. Десть минут - арпеджио, десять минут - гаммы, и пьесу на своё усмотрение.
Раз в неделю я возил маму на процедуры и кардиограмму в поликлинику. Как-то раз, я заплатил грузчикам две цены за скорость, они быстро вынесли пианино из нашей квартиры и увезли в комиссионку. Я еле успел в поликлинику, чтобы забрать маму домой.
Лифт не работал и я снова нёс её в квартиру на руках. Когда укладывал, она что-то рассказывала о своём враче. Потом замолчала и спросила почему наша дверь была не заперта. Попросила посмотреть всё ли на местах. И замолчала. Я сказал, что пойду в милицию. Она смотрела на меня строгим, немигающим взглядом.
- Я скоро, ма. Они найдут. Это же не ключи, пианино большое. - И быстро ушёл.
Потом была «Скорая». Но всё бесполезно. В морге, когда забирали тело, я забыл снять шапку. Все сняли, а я забыл. Потому что я смотрел на её руки. Они были неподвижны. Когда я вышел из морга все надели шапки. Я потянулся к голове и понял, что забыл снять её, в морге, перед матерью. Когда гроб опускался в яму крематория, я продолжал стыдиться, что забыл снять шапку. Там, когда мы с матерью были в морге.
***
Под утро снег повалил, будто пепел от гигантского костра, остывающего где-то там, наверху. Пустырь на глазах превращался в заснеженное поле. Радио еле хрипело. Вместо верхних нот звучал противный скрежет. Кого или чего я ждал здесь? Братков, что когда-нибудь найдут меня, милицию? Или её? Должен же кто-нибудь когда-нибудь прийти ко мне.
«... предлагаем вам послушать маленькую симфонию-триптих, Георгия Свиридова»
А правда, ведь есть же какие-то линии в небе, по которым можно знать, ну, - кто - где находится. И она может узнать, что я здесь. У меня даже адреса её общаги нет. Мне он был не нужен. Мне нужно было ...
Я распахнул дверь. Скоро, наверное, рассветёт. Мне всё равно. Я буду сидеть здесь столько, сколько будет работать радио. Пока будут слышны эти звуки. Пока мои закрытые глаза будут видеть их. Как они ладно и строго двигаются в темноте среди неярких вспышек звёзд. Они что-то хотят сказать мне. Вернее они говорят, я просто не всё понимаю. Вот они выстраиваются в высокую до небес колонну. Выше. Ещё выше. И там с той высоты кричат что-то вниз. Мне кричат, но я не могу понять их слов. Я открываю рот, чтобы снег и звуки свободно проникли и наполнили меня, чтобы я стал как они, чтобы я снова стал сильным и у меня впереди была целая жизнь, которую мы - и снег, и музыка, и я - прожили бы вместе. Потом музыка заплакала. Это не я, нет! Сквозь скрежещущие искажения, через искореженную антенну, я слышал, как скрипки хотели утешить - не меня, нет - её!
Кого - её, я не сумел понять. Это была последняя, короткая часть симфонии. Да, я бы и не успел. К разбитому звучанию скрипок, уже примешивался противный, далёкий ещё, будто совсем из другого мира, победный звук сирены. Музыка доиграла до конца. Я выключил радио. Красный огонёк на его панели погас.
************