Скорее отставив кружку как можно дальше, Иннокентий Петрович принялся изучать каталог. Структурированные записи, сделанные ровным аккуратным почерком, невольно вызвали у Лисицына вздох восхищения. Но тем страннее был тот факт, что сброшенные с дивана мятые листы и клочки бумаги были исписаны корявым и неразборчивым почерком, словно эти заметки делал другой человек. Хотя Федосов старший жил в этой квартире совершенно один.
Ради интереса Иннокентий подцепил пальцами ближайший к нему скомканный тетрадный лист и расправил его. Текст плохо поддавался прочтению, но несколько слов можно было разобрать.
"Пламя". "Обреченность".
Нахмурившись, Лисицын несколько мгновений изучал неровные угловатые буквы. Похоже, у старика Федосова или на старости лет помутился рассудок, или же его терзали какие-то кошмары. Почему-то эта мысль не давала Иннокентию покоя, и он, прочистив горло, окликнул Василия:
- Прошу прощения, а как скончался ваш отец?
Из соседней комнаты послышался шорох, стук и, наконец, сын Федосова ответил:
- Подробностей я не знаю. Просто отец перестал отвечать на мои звонки в какой-то момент. Несколько дней я думал, что он просто злится на меня из-за какой-нибудь очередной глупости. Знаете, он частенько так делал, - Василий тяжело вздохнул, и это было слышно даже в гостиной. - Но он все не звонил и трубку не брал. Тогда я не выдержал, приехал, открыл дверь своим ключом. А он лежит на кровати, уже весь покрытый пятнами этими трупными... И ни записки, ничего... Видимо во сне скончался.
- А что же сказали медики и полиция?
- Да ничего толком и не сказали. Вроде как естественная смерть, все же немолодой он уже был. В найденном завещании было указано, чтобы тело его не резали и не вскрывали. Так что я даже и не узнал, из-за какой болезни он так скоропостижно умер.
Иннокентий еще раз взглянул на скомканный лист бумаги, который он сжимал в пальцах. Слово "обреченность" почему-то отозвалось дрожью где-то внутри его тела. Будто тот, кто писал его, вложил в каждую неровную букву свою боль и отчаяние.
Василий незаметно и практически бесшумно оказался на пороге гостиной:
- Но вот одно, я вам скажу, точно было странно. Еще когда я нашел его тело, то сразу же обратил внимание: под ним вся подушка была в крови. Уже запеклось все, как плотная корка, почернело, но по следам было видно, что перед смертью вся эта кровь вышла у него из ушей.
Время до вечера пролетело практически незаметно. Василий безмолвно разбирал личные вещи покойного в спальне, а Иннокентий выписывал из каталога Федосова старшего все заинтересовавшие его пластинки. А таковых оказалось немало. Еще почти час ушел на то, чтобы отыскать выбранные экземпляры, протискиваясь между шкафами, расположенными слишком близко друг к другу.
Когда на промятом диване лежало уже несколько десятков присмотренных пластинок, Лисицын, наконец, удовлетворенно закрыл альбомы и просто ходил по комнате, внимательно вглядываясь в полки. Он надеялся отыскать что-нибудь особенное, что он просмотрел в каталоге или пропустил, сочтя неинтересным.
Ровные ряды пластинок томились в ожидании, но взгляд Иннокентия скользил мимо них, ни на чем конкретном не концентрируясь. Внутренне Лисицын был крайне доволен проведенным днем: в собрании Федосова старшего оказалось несколько экземпляров, которые он давно уже присматривал для пополнения собственной коллекции. Но все равно угрюмая гостиная, будто бы скрытая от всего остального мира каким-то незримым пологом забвения, начинала понемногу давить на Иннокентия Петровича. Он постоянно чувствовал себя лишним в этой комнате, да и во всей квартире в целом, а этот удушающий запах расплавленного винила, неясно откуда витавший в коридоре, и вовсе действовал Лисицыну на нервы.
Недалеко от плотно зашторенного окна стояла старая деревянная этажерка, на которой располагался единственный в комнате проигрыватель. Иннокентий подошел ближе, чтобы оценить состояние аппарата, но с удивлением обнаружил, что на диске лежала пластинка. Для аккуратного и бережливого Лисицына такое хранение экземпляров коллекции было неприемлемым: оставлять в проигрывателе пластинку, чтобы ее канавки забивались пылью, казалось верхом неразумности для любого филофониста.
Сняв с центральной оси винил, Иннокентий огляделся в поисках защитного конверта, но ничего подобного рядом не было. В этот момент в комнату бесшумно вошел Василий и прислонился плечом к косяку:
- Извините, Иннокентий Петрович, но уже достаточно поздно. Мне пора ехать домой, жена ждет. Если вы не закончили, то давайте договоримся, в каком часу вы завтра придете.
Лисицын, все еще хмуро оглядывавший этажерку и подоконник, поспешил заверить собеседника:
- Я уже закончил. На диване сложил все заинтересовавшие меня экземпляры... Одну минуту! Я тут увидел эту пластинку, собирающую пыль, хотел вернуть ее на полку, да только не могу найти ни внутреннего, ни внешнего конверта.
Василий подошел ближе и вгляделся в черный виниловый диск в руках у Иннокентия.
- На ней нет этикетки. И даже никаких обозначений.
- Да, я тоже это заметил.
- Вы взяли ее из проигрывателя?
- Верно.
Сын покойного прищурил левый глаз и внимательно посмотрел на своего собеседника.
- Эта пластинка лежала в проигрывателе в день смерти отца. Обычно он всегда убирал весь винил в конверты, расставлял по порядку на полках, не позволяя дискам пылиться или попадать под солнечные лучи. Но когда я нашел его тело, то здесь, в гостиной, в проигрывателе лежала именного эта пластинка. Без этикетки, без конверта, без всего. Видимо, это было последнее, что отец слушал перед смертью...