Ржавая накип
ь опавших лепестков
От весенней метели на земле буреет лишь ржавая накипь лепестков – это всё, что осталось от благоуханного кружева. Яблоневый цвет облетел за одну ветреную ночь, а за десять дней превратился в высохшую рыжевато-коричневую массу, забившуюся во все ямки и углубления.
С каждым разочарованием, с каждым душевным «инфарктом» на сердце остаются шрамики, на голове появляются новые седые волоски, а угрюмая складка между бровей становится уже неизгладимой даже при улыбке. Это – плата за право быть собой и делать то, что считаешь нужным и правильным. Но стоит ли лелеять эти следы и бережно пересчитывать, как некое сокровище? Пестовать свою боль, лить себе бальзам жалости на раны, упиваясь самокопанием и выдавая себе воображаемые медали за количество вынесенных страданий?
На протяжении жизни мы обрастаем паутиной из связей. Нити первого сорта, прочные и нерушимые, толстые, как канаты, не могут разорвать никакие невзгоды и штормы; они выдерживают любые испытания недоразумениями и обидами. Нити второго сорта с каждым порывом ветра чуть-чуть надрываются, расползаются, ветшают, и настаёт момент, когда они натягиваются на одном-единственном, последнем волокне. Последняя капля, и... Нет надобности продолжать. Ну и, конечно, есть ещё целый пучок из тонких третьесортных ниточек, которые рвутся пачками при малейшем неосторожном движении.
Какие из них стоит ценить выше всех? Ответ, думаю, очевиден.
Но когда любые из них рвутся, больно бывает всегда.
Недоумение бьёт по голове и сердцу нокаутом, когда тот, от кого более всего ждёшь понимания и поддержки, оказывается не в состоянии встать на твою сторону. На сердце – новый рубец, а голова гудит: где же была допущена ошибка? Может, ты сам что-то делаешь не так, а может, заблуждение кроется в изначально неверной оценке человека? Как там в песне Высоцкого? «Если друг оказался вдруг и не друг, и не враг, а – так?»
Жизнь – те же горы. Кто удержит тебя над пропастью, а кто струсит и бросит?
И нужно ли давать второй шанс?
В горах второго шанса может уже и не быть, там такая «проверка на вшивость» может оказаться смертельной. А в жизни – по-разному.
Считаешь себя настолько закалённым болью героем, что с лёгкостью великого мастера единоборств раскалываешь голой рукой бетонные плиты непонимания и отчуждения и идёшь дальше. Оставляешь позади тех, кто не оправдал доверия, не понял, не поддержал, вместо протянутой дружеской руки показав вражеский оскал. Не даёшь им второго шанса, потому что покрытое шрамами сердце шепчет: это может встать тебе в дорогую цену. Следующая ошибка может привести к гораздо большим потерям.
Рвутся ниточки-паутинки... На поверку они порой оказываются тонкими, третьего сорта. Но места отрыва кровоточат в любом случае.
Да, всегда есть сомнения: а может, неправа я? Мой «косяк»? Вознёсшаяся до небес гордыня? Возможно. И тут должно настать время тишины.
Погасить все свои мысли, все бушующие страсти, чтобы настал абсолютный покой. Только в такой гулкой, всепоглощающей тишине можно услышать этот голос... Кто-то называет его совестью, кто-то – моральным стержнем, кто-то – божественной искрой в человеке. Выбирайте на ваш вкус. Но как ни назови этот свет, он всё равно будет вашим внутренним прокурором и судьей. И тут уж всё зависит от того, насколько он коррумпирован или же честен.
Спросить у него: «А правильно ли я поступаю?»
Ответ приходит не сразу. Это не озарение, не гром среди ясного неба, не «эврика!» Это исподволь, тихо-тихо нарастающая уверенность, знание, взявшееся как бы ниоткуда. Сначала оно маячит на горизонте мыслей, потом закрывает часть неба, а потом захлёстывает, как цунами. И нигде от него не спастись. От себя не убежишь. Даже на необитаемом острове этот судья будет зачитывать тебе приговор.
Но бывает так, что этот грозный голос хранит спокойное и светлое молчание. И оно красноречивее всех слов наполняет душу покоем и миром, и ты точно знаешь: ты не изменил себе. Не покривил душой, не прогнулся под людей или обстоятельства, не смалодушничал. Но за это всегда приходится платить...
Седыми волосками, порванными ниточками связей, шрамами на сердце – образно-фигуральными и физическими. Нервной тканью. Цена есть у всего.
Отпустить горечь и обиду: это яд, от которого страдает и слепнет душа. Через бури и землетрясения прийти к покою, рассеять душевный мятеж. И тогда, как с горной вершины, под лучами солнца выступит истинный рисунок судьбы, которого с земли не видно. Только с высоты.
Счастье: самые главные, прочные нити остались целыми. Они со мной, неизменные и несокрушимые. И одна из них ведёт к старому стулу под яблоней, проскальзывает под джинсовую куртку – туда, в тепло груди, где бьётся родное сердце. Ветер целует седые виски, глаза прячутся под козырьком бейсболки, отдыхает от борьбы с одуванчиками и крапивой воткнутая в землю лопата. Яблоневый цвет облетел и стал бурой пеной, а пена рано или поздно сходит, открывая чистый напиток, от которого яснее видят глаза, оседает муть горечи и просветляется ум.
– Лёнь, как насчёт чая?
Это самый нужный на свете голос, он ласкает и успокаивает все напряжённо натянутые во мне ниточки, и клубок распутывается. Всё становится на свои места, а мои руки знают своё дело, готовя целительный сбор: горстка сушёных ягодок и листьев смородины, сушёная малина, ромашка, мелисса. Из каждого мешочка – по щепотке. А руки моего Ангела-хранителя обнимают меня сзади, и голос тепло щекочет:
– Ты прямо как травница какая-то... Ведунья, кудесница.
Она наблюдает через моё плечо за этим священнодействием. Кипяток высвобождает песню ароматов, и голоса трав и ягод сливаются в тихую симфонию света. Согретые этим напитком губы Александры сторицей возвращают тепло мне, и теперь уже я пью с них волшебное зелье, зарываясь пальцами в короткий серебристый ёжик волос над её шеей.
Вторая книга «про кошек» готова, но праздник получился грустноватым. И тем не менее, я в ответе за каждое написанное мной слово. За каждый абзац текста. Я спрашиваю внутреннего судью: а так ли? Он молчит, и его молчание даёт мне право не стыдиться написанного.
И не сожалеть ни о чём.
Принцесса Вася
Гуляла по крышам. Во сне, наяву ли?.. Закат расплескался густым каркаде – хоть наливай его в чашку; тополя замерли высокими стражами, седые от пуха, едва дыша светлыми кронами. Что-то похрустывало под ногами – то ли осколки стекла, то ли кусочки неба. Небесный град раскинулся передо мной облачными башнями, румяно-розовый, невесомый и недосягаемый. Вот бы потрогать каракулевые спины этих облачных замков, торжественно, тихо и молчаливо склонившихся над городом...
Звон струн коснулся моего слуха тонко, ласково, заставив меня саму натянуться стрункой и устремиться на звук. Серебряный голос гитары я ни с чем не спутала бы... Он не пытался привлечь к себе внимание этих дремлющих громад – монстров-новостроек; не старался снискать благосклонность гулявших в парке парочек, державшихся за руки и совсем не слышавших его тихий, улыбчивый перезвон. Простой, мудрый и в чём-то наивный, этот голос просто звучал – так же, как светит солнце: для всех разом и ни для кого в особенности. Он пел, словно перебирая страницы чьей-то жизни, в которой было многое: и встречи, и расставания, и боль потерь, и радость новых знаний... Опыт улыбался в этом звуке – с горьковатыми морщинками у губ.
Подойдя ближе, я разглядела девушку. Она сидела на парапете крыши над ущельем улицы, не боясь сорваться вниз – у меня даже колени дрогнули и ослабели от её головокружительного музицирования. В лучах догоравшего заката мягким золотисто-рыжеватым нимбом сиял ёжик коротко остриженных волос, пальцы задумчиво перебирали струны, а глаза... Не было такого цвета в стандартной палитре. Может быть, голубые? Да, как это вечернее, румяное от засыпающей зари небо. Или серебристые, как кроны далёких тополей-стражников? Да, пожалуй: в них было столько же вековой мудрости, сколько таили в себе эти стройные великаны. Высокие грубые ботинки, камуфляжные брюки с кучей накладных карманов, майка-тельняшка... «Только берета с кокардой не хватает», – усмехнулось во мне что-то.