Мулиш Харри
Симметрия
Харри Мулиш
Симметрия
I
Вполне могло быть, что однажды ранней весной (когда в Париже была провозглашена Коммуна) в Праге вдоль статуй святых на Карловом мосту мела снежная вьюга. Под мостом по Влтаве плыли льдины, над мостом луна и звезды скрывались за серыми тучами, а вокруг лежал старый город алхимиков, который еще не скоро станет городом коммунистов: кривые улочки и вросшие в землю дома переплелись словно корни большого дерева. И я вижу своего дедушку девятнадцатилетним студентом в комнатушке в самом центре города, у подножия Градчан.
Высокая кафельная печь пышет жаром. Стоя перед зеркалом, молодой человек завязывает черный галстук. В зеркале отражается бледное, гладко выбритое лицо - тонкие губы, чуть раскосые глаза, темные, мягкие, прямые и длинные волосы. За его спиной - стол, заваленный книгами и бумагами; "Основания политической экономии" Менгера, только что вышедшие в свет, открыты. ("Капитала" Маркса, первая часть которого издана уже несколько лет назад, нигде не видно.) Дедушка застегивает жилет на все пуговицы и к верхней прикрепляет серебряную цепочку часов. В такую погоду он бы предпочел остаться дома, но не хочет, чтобы пропадал билет. (Впоследствии дедушка станет директором банка.)
О лекции он узнал из объявления, вывешенного в вестибюле Карлова университета:
В Немецком офицерском клубе
Проф. д-р Эрнст Мах
читает лекцию
о симметрии
Начало в 20 часов.
Приятели утверждали, что Мах - гений как в области естественных наук, так и в философии. Семь лет назад, когда ему было двадцать шесть, он уже получил должность профессора. Подобные разговоры завистливых приятелей дедушку не волновали. Лично он к научной карьере совсем не стремился. Он просто хотел найти хорошую работу, иметь красивый дом, славную жену и троих послушных ребятишек. Но он был не прочь воочию увидеть гения - такого ему еще не доводилось.
Сгорбившись, сунув одну руку в карман пальто, а другой придерживая шляпу, дедушка шагает по Карлову мосту, направляясь в Немецкий офицерский клуб. Пока он шел между домами, было не так уж холодно, но здесь, над рекой, холод пронизывает до костей. Вправе ли я утверждать, что я, его внук, уже существую как непроросшее семя, глубоко под черным зимним пальто, которое на груди и плечах быстро побелело от снега? Во всяком случае, никто не может запретить мне предположить это. Под высокими дедушкиными ботинками скрипит снег, снежный вихрь превращает свет газовых фонарей в волшебное марево. Черные статуи тоже с одной стороны побелели. Дедушка слышит, как льдины бьются об опоры моста. Одинокая фигурка между двух берегов, идет он, заключенный в XIX веке, нос у него покраснел от холода.
Через низкие ворота он выходит на площадь в форме трапеции. Здесь снег вдруг начинает падать отвесно, мягко; перед клубом лежит озерцо желтого света. Из улиц и переулков прибывают люди, пешком и в экипажах, в пушистой тишине, лошади с каждым выдохом извергают из ноздрей клубы пара, словно желая походить на машины, которые скоро вытеснят их из жизни. Цилиндры, тросточки, юбки с бантами. Дедушку мало интересует окружающее, но эта картина - из тех, что много лет спустя внезапно оживают в памяти, возможно, на смертном одре: ярко освещенное здание, и люди, и чистый снег, и все как бы говорит: до чего же хороша была жизнь, больше так никогда не будет. Возможно, тогда дедушка спросит себя, когда же он был, этот зимний вечер; но лекция Маха исчезнет из его памяти. (Дедушка скончался в 1915 году; задним числом возникает вопрос, в чем же был смысл его жизни: солидный банк, красивый дом, славная жена и трое послушных ребятишек - раз сейчас этого все равно нет.)
Симметрия - не из тех предметов, над какими мой дед привык ломать голову. В его занятиях она не встречается, разве что симметрия между активами слева и пассивами справа на странице баланса, да и это скорее забота бухгалтеров. В противоположность Парижу (где сейчас народу раздают оружие) в Праге вообще нет никакой симметрии: здесь все асимметрично, криво, как, например, Карлов мост, извилистый, горбатый, весь в ямах и выбоинах. Здесь царит не Декарт с его культом разума, а рабби Лёв, сотворивший Голема. И видимо, именно поэтому зал полон и в нем очень душно. Хоть послушать об этой диковине - симметрии! Ах, как интересно, ничуть не менее, чем то, есть ли жизнь на Луне.
II
Научно-популярная лекция, которую молодой профессор читал в тот вечер в Праге, была впоследствии издана, и потому мы знаем, что он действительно начал с рассуждения о Луне.
- Один древний философ, - заговорил он, после того как решительным движением руки подавил бурю аплодисментов, - сказал однажды, что те, кто иссушает свой ум, размышляя о строении Луны, уподобляются людям, обсуждающим государственное устройство и политические проблемы страны, о которой они не знают ничего, кроме названия. Нет, надо устремить взгляд внутрь, познать самого себя и определить свои нравственные принципы, только это может дать какой-то результат. Если бы этот философ восстал из гроба и оказался среди нас, дамы и господа, он был бы изумлен, увидев, насколько он ошибался.
У лектора были прямые, зачесанные назад волосы и большая борода - правда, не такая окладистая, как у профессоров постарше, из коих некоторые сидели в зале, но все же достаточно густая, чтобы вместе с усами закрывать губы. Над усами - узкий острый нос, если глядеть сбоку, ни дать ни взять прямоугольный треугольник с гипотенузой, увенчанной очками в стальной оправе. Вот, значит, как выглядит гений! Помимо кафедры и классной доски, на сцене стояло большое зеркало на подставке: разумеется, сейчас оно будет использовано для наглядных опытов ; еще там было фортепьяно, очевидно не убранное со вчерашнего вечера, когда здесь, возможно, давал концерт Лист или праздновалась свадьба.