«Я так привязалась к детям, – говорила бабушка годы спустя. – Так тяжело было прощаться с ними. Помню, мы надавали им кучу советов о самых разных вещах, особенно старшим. Говорили до самой последней минуты. Казалось, мое сердце полетело за двери следом за ними».
Следующей зимой дедушка на самолете отвез нас обратно в Колумбус. Странно, но нас не сразу поселили с Шэнон. Вместо этого служба защиты детей вернула нас в приемную семью, где мы уже жили когда-то. Социальный работник хотел проследить за нашим состоянием и убедиться, что Шэнон действительно готова заботиться о нас.
Жить вместе с ней мы так и не стали, потому что она раз за разом проваливала тесты на наркотики. Социальный работник говорил ей, что, если она успешно пройдет несколько тестов подряд, нам разрешат вернуться к ней. Но она не могла противостоять наркотикам. Наконец, после целого года метаний социальные службы лишили Шэнон родительских прав и отдали нас на усыновление. Дедушка хотел, чтобы мы вчетвером вернулись в Техас, но Эшли с Тевином отказывались уезжать из Огайо; им хотелось быть поближе к Шэнон. После долгих переговоров со службой защиты и с другими членами семьи было решено, что Эшли с Тевином переедут в Кливленд к старшей сестре деда тете Гарриет, и она их усыновит. А мы с Адрией вернемся в Спринг, к бабушке и деду. Теперь уже навсегда.
Вернув нас в Спринг и согласившись на удочерение, моя бабушка поступила так же, как некогда ее собственные родители. Она родилась в Белизе и выросла там же. У нее было две сестры и брат, и они росли в комфорте, как дети сенатора и одновременно главы местной католической церкви. Каждый день вся семья молилась под предводительством отца, а по воскресеньям они обязательно ходили в церковь. Благодаря службе отца в правительстве и продуктовому магазину, который их мать держала на нижнем этаже дома, бабушка Нелли ни в чем не нуждалась. Но у нее были двоюродные братья и сестры, а также другие члены семьи, которым повезло меньше. Ее мать забирала этих детей к себе в дом, если наступали трудные времена. Бабушка вспоминала, что росла в окружении кузин и кузенов, и они близки, как родные братья и сестры, по сей день. Я уверена, что свое большое сердце и преданность семье бабушка унаследовала от родителей.
В восемнадцать лет бабушка уехала из Белиза и поселилась в Америке. Ее отправили в школу-пансион в Сан-Антонио в Техасе, поскольку у родителей хватало денег, чтобы оплатить детям образование в США. Дедушка вырос совсем в другой среде, но ему тоже привили семейные ценности. Он был одним из девяти детей и жил в Кливленде. Окончив школу, пошел в военно-воздушные войска, и они с бабушкой познакомились, когда он служил на военной базе в Сан-Антонио. Бабушка оканчивала первый курс в колледже медицинских сестер «Инкарнейт Уорлд» и пошла с подругой на вечеринку. Дед был там со своим братом, и они разговорились. Самое любопытное, что моя бабушка вышла за деда, а ее подруга – за брата дедушки Рона!
Когда бабушка с дедом познакомились, Шэнон было пять лет, и она жила вместе с дедом в Техасе. Бабушка с дедом хотели ее удочерить, но мать Шэнон не согласилась отдать ее. Вскоре после их свадьбы мать Шэнон прислала за ней, желая вернуть дочь в Огайо. Теперь, все эти годы спустя, мы с сестрой повторяли ее путь в обратном порядке: ехали из Огайо в Техас.
Мы с Адрией вернулись в Спринг в канун Рождества 2002 года. Мне было пять лет, а сестре три. Бабушка поначалу немного тревожилась за меня: она заметила, что я стала настороженной. Я по-прежнему бегала и шумела, по-прежнему очень заботилась об Адрии, но разговаривала меньше. Через несколько лет бабушка сказала, что, по ее мнению, я боялась им доверять, ведь мы уже жили с бабушкой и дедом раньше, а они нас отдали. Она думала, я боюсь, что они с дедом отправят нас обратно в Огайо. Единственное, что я сама помню, – я была очень рада вернуться в Спринг. Это казалось мне настоящим рождественским чудом.
Хотя Нелли с Роном начали процесс удочерения, как только мы с Адрией переехали к ним, мы продолжали звать их бабушкой и дедушкой. Весь следующий год социальные работники регулярно навещали нас дома и в школе, чтобы убедиться, что мы хорошо адаптируемся. Тем временем бабушка записала нас к семейному психологу, чтобы процесс прошел более гладко. Для нее тот факт, что она станет нашей матерью, автоматически означал, что вся ее жизнь будет принадлежать нам безраздельно. Она хотела, чтобы мы знали – мы можем полагаться на них с дедом на все сто процентов. И я действительно чувствовала, что могу им полностью доверять. В какой-то момент к нам всем пришло глубинное осознание – мы семья. Мы принадлежим друг другу. Они теперь мои, а я их, пусть суд и тянул с одобрением удочерения еще целый год.