Ужин получился грустным, рождественские шутки казались вымученными. Лена, как, впрочем, и вся прислуга, смотрела на донну, как на уже ступившую в запредельный мир. Амор, вероятно, тоже что-то чувствовал. Но он, единственный, не сторонился хозяйки, по-прежнему вился у ног, требуя ласки, и сам то и дело лизал руки Симонетты, тянул за подол, приглашая к игре.
Прошло Рождество. Солнце повернулось к лету, удлиняя каждый день на самую капельку. Оно обещало скорую, желанную всем, весну, но и приближало прощание.
Симонетта, сколько себя помнила, не переносила боли. Сразу мутная волна подступала в горлу, мир превращался во всеобъемлющий серый густой туман, и она погружалась в него, падала в бездну. После того, как Симонетта потеряла сознание в гостиной и прислуга перенесла ее в спальню, она перестала спускаться вниз. И знала ведь, что облегченье доступно — Америго спрашивал, передавая слова старого учителя: когда же она выполнит требование Тосканелли? «Скоро», — отвечала донна. И все оттягивала время. Помнила, что делом принципа считал маэстро приступать к серьезному лечению только после исповеди больного. Исповедаться в грехах? Признать грехом свою любовь к Джулиано, свое кратковременное счастье? Перед кем? Перед любопытным или равнодушным служителем церкви. И тот отпустит ей грех. Он никому ничего не расскажет. Но все равно: вымолвить имя Джулиано — предать его. Ах, если бы не боль, не слабость, не мучительный кашель… Спасительная мысль явилась среди ночи. Только доброму и веселому Маттео Боссо, домашнему священнику Медичи, обожающему Джулиано, сможет она исповедаться! И он не укорит ее, и настояние Тосканелли не будет висеть над ней тяжким наказанием.
Сер Анастасио был удивлен просьбе невестки. Марко просто-напросто возмущен. Уж не насмешка ли это? Но Симонетте стало хуже, и Веспуччи решили не брать грех на душу — не отказывать умирающей в удовлетворении, пусть и глупого, каприза. Отец Маттео был приглашен.
Весь облик его излучал жизнерадостность. Щеки напоминали спелые яблоки, а нос — розовую репку. Но войдя в спальню Симонетты, оставшись с нею наедине, он, не сдержавшись, всхлипнул:
— Донна Симонетта, когда мы узнали…
— От кого?
— Да братья Пульчи же… Они частые гости у маэстро Тосканелли.
— И Джулиано знает?
— О да! Он места себе не находит. Просил, чтобы Веспуччи позволили ему увидеться с тобой, дочь моя, но Марко отказал ему в самой резкой форме. — Маттео утишил голос: — Но я знал, что иду к тебе. Ах, какая ты умничка, что догадалась призвать меня! Я взял у него письмо. Вот. Запрячем под подушку. Потом прочитаешь. Что передать-то?
— Не сообразила написать.
— Ну, на словах…
— Что люблю его больше жизни.
В устах Симонетты слова эти обрели слишком мрачный смысл.
— Обязательно передам. Ты говори поменьше, милая моя, чтобы не утомляться.
— Но как же поменьше? — слабо улыбнулась донна. — Вас пригласили для исповеди. Значит, каяться я должна в грехах своих.
— Какие грехи могут быть у тебя?
— А любовь моя?
— Разве ж это грех? Светик мой, я отпускаю тебе все, что сдуру покажется грешным любому обывателю. Ты чиста. А если надумаешь совершить еще что-нибудь, совершай! Я отпускаю авансом, или приду еще, как пожелаешь. И Тосканелли скажу о том же.
— Приходите. Я вам так рада. Но можно ли отпускать еще не совершенные грехи?
— Ты наслышана о Сиксте?
— О папе Сиксте? Конечно.
— Так он не только отпускает будущие грехи, но и благословляет их. Да еще какие грехи!.. Преступления. Отчего ж одним можно, а другим нельзя? Господи, ну о чем мы говорим? Я еще раз подтверждаю свои слова: поступай, как твоей золотой головке станет угодно, я же властью, данной мне Богом и церковью, прощаю тебя впредь, во веки веков. Аминь.
Маттео думал, что Симонетта намеревается послать ответ Джулиано или исхитриться и добиться встречи с возлюбленным. Но мысли ее были о другом…
— Ты не утомилась? Может, мне уйти?
— Нет-нет, побудьте еще. Расскажите что-нибудь. Веселое. О жизни в палаццо Медичи.
— Ну, если не считать, что все беспокоятся о тебе, молятся за твое здоровье… Остальное своим чередом. Лоренцо, едва сбросит бремя государственных дел, ведет себя как мальчишка. Вздумали с Полициано шутить над ученым секретарем. Сохраняя полную серьезность, уверяют старика в его редкостном композиторском даре. Тот забросил свои бумаги, все сочиняет музыку, совсем свихнулся, а друзья и рады новой забаве.
— И Джулиано с ними?
— Нет. Он стал совсем не похож на себя. И никто не зовет его уже Принцем Юности.
— Скажите ему: я не хочу, чтобы он печалился. Пусть живет за двоих. А что обсуждают в кружке Фичино?