И еще раз Анжело присутствовал при встрече Маручеллы с младшим Медичи. Потом они решили, что знакомство достаточно упрочилось, и показывать девушке свой великолепный зверинец Джулиано отправился без сопровождающих.
Наверное, Маручелла, не получившая тонкого воспитания, немного сплоховала — слишком быстро она откликнулась на не вполне еще созревший призыв молодого мужчины. Впрочем, ее понять, конечно, было можно. Не уверенная в своей прелести из-за равнодушия Полициано, Маручелла немедленно хотела найти ей подтверждение.
— Лет десять назад, — рассказывал Джулиано, — Флоренция принимала папу Пия II и князя Сфорцу. Огородили арену на площади Синьории для сражения четырнадцати львов с разными зверями. Должны были участвовать быки, лошади и жираф. Но обленившиеся львы легли на землю и ни в какую не захотели нападать на других зверей. Представление не состоялось. Посмотрите, Маручелла, вот жираф. Правда, не тот, но тоже полученный в подарок от турецкого султана…
Он коснулся плеча спутницы. Она тут же прильнула к нему всем телом. Маручелла не хотела помнить о необходимости длительной ее осады ухаживанием, ведь в случае с Полициано хваленая гордость не принесла желанного плода. И, в конце концов, она была просто пылкой по натуре.
Днем спустя Джулиано пришлось обсуждать с Анжело: где жить Маручелле дальше? Если она останется в доме Полициано, это непременно вызовет лавину сплетен: станут говорить, что они, мол, делят одну подругу на двоих. А такие домыслы не только лживы, но и оскорбительны. Поэтому через неделю Маручелла жила уже в собственном домике. Без особых роскошеств. Но зато — кто бы мог подумать? — ей прислуживала нанятая горничная. Это Маручелле-то, совсем недавно — оборванке, готовой на все за миску похлебки! Она купалась в блаженстве. И не догадываясь об истинных причинах головокружительного успеха, приписывала своей особе качества и заслуги, не вполне соответствующие действительности.
Но что бы ни случилось потом в жизни Маручеллы, ее всегда будет согревать воспоминание о триумфе: вся Флоренция видела в ней подругу Принца Юности. А если так зовут Джулиано, то почему бы ей ни стать, к примеру, титулованной Принцессой Эдема? Понятно, что это не более чем игра, но — выражающая признание толп. Она высказала тешущую самолюбие мысль горничной, надеясь, что та разнесет ее по округе — лестно ведь, должно быть, прислуживать «принцессе». Но служанка, хоть кивала и поддакивала, никому ничего не сказала. И желанье Маручеллы не осуществилось.
Но все равно, разве могла она жаловаться на судьбу? В день святых Козьмы и Домиана, покровителей дома Медичи, не она ли в великолепном наряде представляла аллегорическую фигуру Надежды? Белые кони везли помост на колесах, Маручелла восседала на троне, ласково протягивая белые лилии страждущему — старику-актеру. А тот всем существом был устремлен к ней. Джулиано ехал следом. Впереди же — экипаж жены и матери Лоренцо и он сам. А открывали шествие люди, несшие фигуры святых. Маручелле казалось, что все внимание горожан сосредоточено на ней. И лишь ей адресованы восхищенные возгласы, и только к ее стопам летят букеты цветов. Флоренция ликовала. А Джулиано вечером был особенно нежен и подарил ей коралловое ожерелье, словно прочитав в душе подруги о желаемом.
И следующий праздник — карнавал в честь рождения наследника Лоренцо, малютки Пьетро, — был преисполнен веселья и сбывающихся надежд.
Так бы продолжалось долго. Но внес трещину в сладостные отношения с Джулиано тоже — как ни странно — праздник: праздник Тела Христова. Хотя начало дня не предвещало никаких неприятностей…
Торжественное богослужение в соборе Санта-Мария-дель-Фьоре. Маручелла преклоняет колени рядом с возлюбленным, рдея от любопытных взоров — треть Флоренции вмещал огромный собор. Отсюда же отправилась по улицам города костюмированная процессия. Все выглядело так благопристойно! А потом гуляли, смотрели представления на евангельские сюжеты. Но возле одних театральных подмостков они вдруг ощутили особое напряженное молчание зрителей, прерываемое гневными выкриками. Грубовато наряженные герои мистерии являли горожанам сценки, предшествовавшие гибели Христа. Обыгрывалось все так, что единственными виновниками ужасного деяния получались евреи. Джулиано поморщился и хотел увлечь Маручеллу прочь, но она, как зачарованная, не спускала глаз с актеров. Джулиано нехотя остался — конец должен был быть скоро. А спустя несколько минут пожалел о своей мягкости… Человек, говоривший от лица автора, и чуть ли — не от самого Всевышнего, вложил в слова эпилога столько патетики, что произнесенное им: «Пусть же все они знают, что погибель непременно обрушится на них, и детей их, и весь народ» — привело зрителей в исступление. Они стали бросать подвернувшимися под руки камнями, комьями земли и палками в исполнителей ролей евреев. Кто-то призвал к уничтожению тех хотя бы во Флоренции. И разъяренная толпа двинулась к кварталу, где проживало несколько семей ростовщиков и ювелиров. Джулиано пытался остановить одурманенных людей, но где там — одному? Он кинулся к палаццо Синьории, мгновенно привел в боевую готовность стражников, ринувшихся на помощь ни в чем не повинным, и вскоре снова мир и спокойствие царили в городе. Но Джулиано уже был свидетелем податливости Маручеллы глупым и грубым выдумкам, ее неистовству, готовности бежать с толпой и вымещать злобу на ком попало. Маручелла, ощутив замкнутость и недовольство друга, притихла, хотя не очень понимала, в чем именно просчиталась. Джулиано, после того как доставил ее домой, вместо ласковых прощальных слов сказал следующее: