— Донна Мелисса, — спросил Каттанеа, — не тяжек ли будет для вашей крошки столь долгий морской путь?
— Нет, милостивый синьор, дочь не избалована. Лена и вам в пути пригодится, помощницей будет. А о пропитании ее не беспокойтесь. Съестного с собой соберу. И приданое припасено.
— Да неужто девчонку не прокормим? А кому из родственников передать ее? Кому доверяете чадо?
— Не знаю. Я понимаю, что и этим обременяю вас, синьор Донато, но вот… — она сняла с шеи золотую цепочку. — Вот, возьмите.
Каттанеа протянул руку после некоторого раздумья:
— Это не мне… ей, чтобы не чувствовала себя нищей.
— И последнее: раз уж вы так добры, не говорите никому, чтобы Назым не успел помешать отъезду…
Мелисса, забрав опустошенную бутыль, поспешила на зов хозяина. Донато и Марко сидели в некоторой задумчивости. Наконец, генуэзец произнес:
— Странно…
— Что, синьор Донато?
Тот усмехнулся:
— А я ведь не далее как вчера присматривался к рабыням на истанбульском базаре.
— Зачем вам?
— Хотел купить девчонку в услужение, и чтоб подружкой Симонетте была. Приценивался. Но думал — рано еще, ближе к отъезду надо.
— Какие цены нынче на них?
— Тридцать, а то и сорок гульденов.
— Немало.
— Чего ж не сделаешь для любимой дочери, ласточки моей.
Горы прижимали Геную к самому морю. Город задыхался в объятиях воды и камня — хотя с юга свежий ветер надувал паруса, а чуть севернее Генуи воздух был напоен ароматами лесных трав и хвои.
Если в одно мгновение перенестись с вольных холмов Тосканы на узкие улочки Генуи, почувствуешь тоску и уныние. Но выросшим среди громад серых домов, не ведавшим простора, все кажется таким, как должно.
Вот и в дом Каттанеа солнце заглядывало лишь ближе к полудню. Хочешь разглядеть что-то при ярком свете — лови мгновенья. Еще чуть-чуть, и комнаты снова окутает привычный сумрак. Во внутреннем дворике бил беломраморный Фонтанчик. И массивная, уютная скамья была притоплена в камень рядом. Но вот цветы… Донне Лукреции никак не удавалось выходить куст алых роз, которые так оживили бы колодец двора. Только плющ и прижился, выпрастывая плети все выше и выше — к небу. Откуда ж тут взяться румяным щечкам у Симонетты? Былинка… Уж хоть бы Донато перестал уезжать надолго. Вот прожил бы в этом мрачном доме целый год, всю промозглую зиму. И тогда, наверное, понял бы, как им необходимо загородное имение. Пусть крошечное. Домик на склоне гор. Чтобы виден был морской простор. В тех редких случаях, когда Донато брал с собой в порт или на набережную жену и дочку, все равно и моря-то не чувствовалось рядом — лодки, шлюпы, караки и галеры, казалось, полностью захватили его.
И не сказать, что жаден супруг. Просто слишком далек от дома, не хочет понять потребностей жены, называя их прихотями. Привезет еще одну нитку жемчуга, чтобы сложить в приданое Симонетте, но не оставит сверх самого необходимого и сотни дженовинов, чтобы побаловать дочь любимым ею инжиром или лесными ягодами, которые привозили с гор селяне. Зачем, мол? Еда — как пришла, так и ушла. Если б брюхо не просило, голова бы в золоте ходила. Лучше еще одним персидским ковром украсить дом.
Синьор Донато начинал и завершал любое дело присказкой: «Во имя Бога, доброй удачи и прибыли!» Состояние его было солидным, но мудрых купеческих заповедей он придерживался крепко: «Коли хочешь облегчить свое налоговое бремя, не хвастайся большими доходами. Возьми за правило в разговорах уменьшать нажитое вдвое и говори скорее об убытках. Не признавайся в успехе ни родным, ни друзьям». Но донна Лукреция давно раскусила эти маленькие хитрости и, поддакивая постным сетованиям супруга, без особого вожделения следила, как сундуки заполняются дорогими тканями, а ларцы — украшениями. Единственное, что удовлетворяло, — Каттанеа не лишал дочь возможности получить образование, не скупился на плату учителям. Хотя и это понятно. При избытке невест, красоты и приданого уже было мало. Донато, не имевшему сына, нужен был умный зять, чтобы поддерживал его дело, а умному жениху и невеста по нынешним временам требовалась образованная, умеющая греческие буквы разбирать, на латыни фразу в тонкой беседе ввернуть и помузицировать при случае. И еще — лучше ведь занимать девичью головку науками, чтобы от скуки, до помолвки, дурные мысли о кудрявых кавалерах на ум не лезли. А вот рукоделием благородной девушке следовало заниматься. Но Симонетта предпочитала скорее склоняться над древними Фолиантами, чем над пяльцами с вышивкой, оправдываясь тем, что пальцы слишком быстро устают и иголка не слушается. И ладно, не швеей же ей предстоит трудиться для пропитания. Пусть хоть тут маленькое своеволие простится ей. Донна Лукреция же, наоборот, считала чтение утомительнейшим занятием, а вышивать любила. И случалось, если Донато, уверенный в достоинстве дочери-рукодельницы, хотел похвалиться ее умением перед гостями, Лукреция подсовывала ему платок или кошель, расшитый шелком и золотом ею же: между мамой и дочкой протягивалась тоненькая паутинка веселого заговора…