— Донна Аманта пришла, — заглянула в комнату хозяйки ключница Эмма.
Тут же появилась и сама гостья, пышнотелая, белокурая, добродушная. Лукреция отодвинула пяльцы, поднимаясь навстречу сестре.
Аманта еще щурилась с улицы, привыкая к полумраку, но дом Каттанеа ожил от одного ее присутствия.
— Симонетта, малышка, где ты? Обними тетушку.
Девочка невесомо вбежала в комнату, прильнула к донне Аманте.
— А я тебе меду принесла. Мне показалось, что ты опять стала кашлять.
— Спасибо, — сказала Симонетта, передавая горшочек Эмме.
— Ну что ты, сестрица, право же неловко. Будто мы беднее вас и не в состоянии сами купить меду.
— Может, и не беднее…
Тут и говорить было нечего, сестры прекрасно понимали друг друга.
— Когда ожидаете хозяина? Иду и думаю: верно, прибыл уж!
— Нет. Но, видишь, Эмма и Клара с тряпками не расстаются, хоть и чисто уже везде до блеска. Со дня на день появится.
— А ты? Почему тогда в таком затрапезе? Симонетта, ты обещала проследить, чтобы матушка к приезду Донато выглядела королевой. Милые мои, не можете вдвоем удержать отца дома.
— Поймай ветер ситом, — ворчливо вставила Эмма и, устыдившись непозволительной реплики, скрылась на кухне.
— Она права, — покорно улыбнулась донна Лукреция.
— Ну, нет! Будьте веселы и гибки как вьюнки. Вытаскивайте наряды. И… Ох, растяпа, забыла ведь. Лукреция, пошли кого-нибудь из прислуги ко мне. Пусть найдут Сильвию и заберут у нее краску для зубов. С этим же и шла!
— Краску для чего? — переспросила Симонетта.
— Неужто черную? — опять встряла Эмма.
— А, так вы уже знаете? — разочарованно проговорила Аманта. — А я хотела сюрприз устроить.
— Ничего не знаем, тетушка.
— Откуда нам? Затворщицами тут… Эмма, а ты что ж молчишь?
— Я слышала, да думала, что пошутили надо мной, деревенщиной.
Пока заплетали в косички и укладывали корзиночкой золотистые волосы Симонетты, пока переодевали в неудобное, но роскошное платье хозяйку, доставили краску, похожую на смолу, а с нею и чистую плоскую кисточку.
— Ну… будешь красить? — недоверчиво посмотрела на сестру Лукреция.
— При чем тут я? О вас же забочусь. Мне-то пленять супруга не надо. Все время норовит возле быть. Однако и воли не стесняет. Не то, что ваш… Словно мышки!.. Иди сюда, Лукреция! Сначала ты! Открывай рот. Мне сподручнее.
— Нет уж! Я сама! А стереть ее потом чем можно?
— Сказали, как высохнет, краешек подцепишь, и будто кожица со спелого персика слезет.
Лукреция, зная настойчивость сестры, макнула кисточку в лаковую чернь, вздохнула и попросила:
— Только отвернитесь. Что я вам, на ярмарке выставляюсь? Симонетта, сыграй пока тетушке на виоле, чтобы не скучала.
Легкая мелодия поплыла по комнате, скользнула в приоткрытое окно, забранное узорчатой решеткой. И за музыкою не сразу расслышали звон копыт по мостовой. Из экипажа, остановившегося у дома Каттанеа, вышел сам Донато, двое слуг, неизменно сопровождавших его в дальних странствиях, и девочка-подросток. Донато на секунду замер, прислушиваясь к мелодии виолы.
— Симонетта… — расплылась по его лицу блаженная улыбка, и он распахнул дверь.
— O! Хозяин! Слава Всевышнему! А мы вас заждались! Донна Лукреция! Донна Аманта! Наконец-то! — затараторила, выскочив ему навстречу, распаренная ключница.
В комнате Лукреции тем временем возникло некоторое замешательство. Она сама пыталась кусочком полотна стереть уже прихватившуюся накрепко краску. Сестра и дочь суетились рядом, не зная, чем помочь.
— Где мои женщины? — в приближающемся голосе Донато уже слышались обида и раздражение.
Симонетта бросилась в отцовские объятия:
— Батюшка!
Лукреция, наконец, последовала за нею. Аманта приветствовала зятя издали.
— Ты что молчишь? Или не рада? — спросил Донато жену, слегка отстраняя ее от себя.
— Как не рада? Едва дождались…
Тут-то Донато охнул, углядев в полусумраке комнаты за привычно вяловатыми губами жены глухую черноту ямы:
— Что с тобой? Заболела? Потеряла зубы? Какая напасть!
Хозяйка заплакала, Симонетта с Амантой что-то толковали про моду.
— Что за мода? Зубы выдергивать?.. — недоумевал Донато. — Ладно, не реви, — теперь он стал успокаивать Лукрецию, поняв, что по глупости та угодила в неприятность. — Поставим тебе костяные. Лучше прежнего будешь.