Но Лукреция замотала головой и вдруг сообразила раскрыть рот пошире. Так, что Донато смог увидеть изнутри жемчужно-белые зубки супруги.
Наконец-то все успокоились и посмеялись над нелепой встречей.
— Что это за мода такая непотребная… — еще рокотал Донато.
И тут Симонетта увидела черноволосую кудрявую девочку, молчаливо стоявшую у двери. И Лукреция тоже повернулась к той, приглядываясь. Потом вопрошающе обратилась к хозяину.
— А… Это Лена, — буднично, как о вполне разумеющемся, сказал он. — Лена Лиони.
Девочки почти все время проводили вместе. Но было это скорее по воле обстоятельств, чем из-за искренней их привязанности. Да, жизнь Симонетты стала более разнообразной, разговоры со сверстницей открывали неожиданные взгляды, которые весьма отличались от ее собственных. Монологи сменились диалогами. Но и у нее, и у Лены было по своему царю в голове. И Симонетта не спешила доверять подруге — или компаньонке? — самое сокровенное. Лена же, чувствуя некоторое отчуждение, хранила в тайне сведения важные для хозяйской дочери. Уж Лена-то знала о сговоре синьора Каттанеа и Марко Веспуччи относительно предстоящей свадьбы. И это давало ей некоторое превосходство.
Лена ела хлеб Каттанеа, спала в комнате Симонетты, но и не думала считать себя ниже той. С какой стати? Родственники ее во Флоренции не менее богаты и высокородны. Вот Марко подготовит почву в Тоскане, и вызовут ее к себе Пацци или Лиони. И станет она словно бы принцессой… Так хотелось думать, и так она время от времени говорила Симонетте. Но сама вовсе не была уверена в нужности своей ничего не подозревающим флорентийским семействам. А к спокойной жизни в доме синьора Донато она быстро привыкла. Не приходилось угождать, как отчиму и постояльцам гостиницы, следить за братишками, челноком сновать между погребом и пекарней… Учиться ей раньше было некогда. Мелисса, что сумела, передала ей, но забылось многое из прочитанного в свое время. И теперь Лена наверстывала упущенное. Правда, учителя с нею не занимались. Донато и в голову не могло прийти отдавать деньги и за Ленино образование тоже. Еще чего?.. Однако ее и не прогоняли из комнаты, пока Никос вел уроки греческого, а старый Франческо проверял задания по латыни. Лена сидела как мышка, но напряжение, с которым она пыталась постигнуть премудрости, частенько приводило к головной боли, хотя и греческий, и латынь она немного знала, также как и французский, и арабский — в вавилоне гостиницы чего только не наслушаешься…
После ухода учителей она, подавляя гордость, спрашивала Симонетту о непонятном, просила учить задания вслух, что доставляло той неудобства. Молчаливой, погруженной в собственный мир Симонетте не всегда хотелось делиться с Леной маленькими открытиями. Вот и камеру обскуру — любимую свою игрушку, с появлением турецкой флорентийки она спрятала подальше. Конечно, не от жадности. Любой наряд отдала бы не задумываясь… Но — не мгновений, когда пламя свечи оживляло волшебные картинки, и генуэзский порт с подплывающими кораблями был виден будто с высокого холма — то рассветной порою, то пасмурным днем, а сказочный дубовый бор укрывал от охотников гордых оленей, пугливых зайцев и — страшно подумать! — волков…
Симонетта читала вслух «Историю» Геродота. Продираясь сквозь греческий, как через кусты терновника, Лена ухватывала неожиданно интересное:
— Постой! Нет, перелистни назад… еще… Там, где про ярмарку невест… Перескажи по-итальянски. Пожалуйста…
— По обычаю энетов, девушек, достигших брачного возраста, собирали раз в год в особом месте. Сначала выставляли на продажу самую красивую, и богатые вавилонские женихи, как на аукционе, набавляли цену.
— Вот бы посмотреть на этих петушков!
— А те, кто победнее… получали невест похуже.
— Да. Это я поняла. А куда, кому отдавали деньги, вырученные за невест? Не родителям ведь?
— Нет. Самым некрасивым или калекам в приданое. И тогда их забирали, хотя бы позарившись на деньги.
— Умно, правда? Хоть и обидно для уродин. Особенно, если они таковыми себя не считают.
— Геродот так и говорит. Получается, что красавицы выдают замуж безобразных.
— И хорошо. Все пристроены. А вдруг невест будет больше? — спросила Лена. — Тогда хуже всего, наверное, в середке быть. Потому что алчные всегда найдутся. Женятся на денежках, а потом изведут свою жену-калеку.
— Ну, зачем ты так?..
— А что такого? Я в Галате и не то видала! Ну, согласись же… Хуже нет быть в серединке, серенькой…
— Наверное, всех разбирали. А если — нет, то, думаю, не нашедшие мужа еще на год к родителям возвращались.