Он открывал Симонетте свою Флоренцию, не похожую на любимый город сера Анастасио, Марко или Америго.
— Донна Симонетта, вы слышали про сурового Сант-Антонио?
— Нет.
— Этого старца многие почитали, но никто не любил. Флоренция всегда славилась пристрастием к праздникам. Так он решил жизнь положить, но отвадить грешников от богопротивных занятий. Стоило только затеять карнавал или веселое шествие, он выходил к горожанам с проповедями, превращавшимися в проклятья. Представляете? Срывал гирлянды, затаптывал венки, требовал убрать ковры… Игроки его прямо-таки ненавидели, но перечить не смели. Сант-Антонио появлялся на площади даже в месте, дозволенном Синьорией для азартных игр, и на землю летели игральные кости, камешки, доски и шахматы, а уж карты!.. Он настоял на том, чтобы одного бедолагу повесили за брань, адресованную святым, мол, не предотвратили те проигрыша. После смерти Сант-Антонио город вздохнул свободнее. Как же можно лишить граждан развлечений после долгих дней труда, так или иначе идущего на благо Тосканы? Вы согласны?
— Да, конечно. — Симонетта с удовольствием внимала плавной речи Джулиано. И голос его казался ей удивительным, глубоким, полным множества оттенков — будто десятки музыкантов составляли слаженный оркестр.
— Забава народа должна быть заботой правителей. Даже ведя войны с внешним врагом, Цезарь устраивал в Риме игры, имея равное о том и другом попечение…
Проходили недели. Джулиано не считал нужным скрывать от окружающих свои самые теплые чувства к донне Симонетте. И она уже не раз, входя в церковь Оньисанти, слышала за спиной: «Как, вы ее не знаете? Подруга самого Джулиано Медичи!»
Все, что было связано с Принцем Юности, не могло не видеться великолепным. Она ожидала упрека, негодования, но секундное любопытство во взорах тут же сменялось искренним восхищением. Даже Америго стал спокойнее относиться к поездкам Симонетты на виа Ларга. И если первое время он слышать не хотел о темах бесед кружка избранных, то спустя месяц уговорил сам себя не быть столь нетерпимым: нельзя же отвергать человека за то, что ему сопутствует удача, а тебе — нет. И как-то вечером он, к радости Симонетты, спросил:
— Что интересного было сегодня у Медичи?
— Луиджи Пульчи читал отрывки из своей новой поэмы «Великий Морганте».
— Странное название. Неужто не про любовь, не про звезды и не про цветы?
— Если судить по сегодняшним Фрагментам — нет. Если интересно, я перескажу по памяти.
Америго согласно кивнул.
— Пульчи пишет, что, вопреки ошибке многих веков, плавание за Геркулесовы столбы возможно, потому что поверхность воды всюду ровная, хотя Земля имеет круглую форму. И можно спуститься в другое полушарие, ибо все притягивается к центру. Земля, благодаря Божественному чуду, подвешена среди высоких звезд, а там, внизу, под нами, есть города, замки и империи. Людей тех зовут антиподами, они тоже почитают Солнце, Юпитер и Марс. И у них есть растения и животные, как и у нас. И они часто сражаются между собой…
— Он, правда, так думает? — Америго смотрел на невестку широко распахнутыми глазами. Слова Луиджи Пульчи упали на благодатную почву.
— Трудно сказать. Эти предположения он вложил в уста комического дьявола Астарота. Но Марсилио Фичино после чтения согласился: «Все заслуживает веры, нет ничего невероятного. Все легко для Бога, нет ничего невозможного. И вся природа полна чудес».
Америго надолго задумался, взгляд его стал отсутствующим. Постояв у раскрытого окна, он словно забыл про Симонетту, поднялся в свой кабинет, стал перелистывать какие-то книги… Прошло еще немного времени, и она услышала как Америго сказал камердинеру: «Если отец станет меня искать, передай, что я отправился к маэстро Тocканелли».
Паоло дель Поццо Тосканелли было уже под восемьдесят. Откуда брались силы в легчайшем старческом теле? Трудно найти, что бы его ни интересовало. Вот хоть Леонардо из Винчи… Тот спешил поделиться с маэстро каждой своей идеей о совершенствовании оружия ли, инструмента ли… И пусть невозможно было пока их воплощение, учитель был не просто внимателен — он загорался, спорил, сомневался, наталкивал на неожиданные мысли. И искренне радовался всем редкостям, стекавшимся в его домик. Сам он почти не покидал Тоскану, но издавна собирал разные географические карты, преуспел в их копировании. Купцы, и не только флорентийские, входили сюда, чтобы спросить совета, приобрести карту, узнать о возможных превратностях предстоящего странствия. А возвратившись, в благодарность привозили ему диковинки, которые часто не имели цены, поскольку — что может стоить камень, не виденный никем доселе, да еще с голубым пятном, напоминающим девичий профиль? Или — сколько флоринов можно получить за скелет странной круглой рыбы, и не продешевить? Маэстро считал, что вещи, хранимые в доме, будут живы, пока нужны кому-нибудь. Часами мог рассказывать о своих богатствах, перебирать их, одушевляя незаурядным умом. А уж застать его случалось в одеждах самых причудливых. На этот раз, несмотря на теплую погоду, он встретил Америго наряженным в темно-красный персидский халат, и с зеленой чалмой на голове. Сам не ел, но перед гостем поставил фрукты, орехи, изюм.