— Нет! — прервала обсуждение Лена. Те воззрились на нее с удивлением.
— Не поняли… — сказали они хором.
— Я не хочу быть женой этого мерзкого старикашки.
— Девчонка свихнулась! — пользуясь беззащитностью племянницы, посмел оскорбить ее Ренато.
— Такого случая больше не представится, — стал убеждать Лену Франческо. — И не забывай, что ты живешь на наши деньги. А мы еще собирались добавить тебе приданого в случае успешной помолвки.
— Не хочу! Не надо!
Столько чувства вложила она в эти слова, что Пацци поняли — их план рушится. Пробовали пригрозить, но негодница стояла на своем.
— Что же я скажу Сиксту? — раздраженно говорил брату Франческо. — Папа обидится, мол, не расстарались для его человека.
— Вот и выдавайте за Бельфарто своих дочерей, — буркнула Лена, но ее уже не слушали.
Дядья вышли, оставив ее в одиночестве. Из зала доносились звуки музыки, звон металла — исполняли танец с мечами. Лена сидела, забившись в уголок кожаного дивана и еле удерживала слезы. Чувствовала себя ненужной уже пешкой в неведомой игре. Она вышла в вестибюль. Камердинер спросил, чем может услужить донне? Она ответила, что хочет уехать домой, это на деи Серви, а экипаж…
— Сейчас спрошу у хозяина.
— Нет, не нужно… вот… возьмите деньги… Чтобы только никто не знал…
Расторопный малый тут же нашел кучера, ожидающего одного из гостей. Что ж стоять без дела? Пока певцы выступят, он уже и туда и сюда обернется.
Лена благодарила Бога, что дома никто из Веспуччи не встретился ей. Змейкою скользнула в свою комнату. Не зажигая свечей, разделась и нырнула в спасительную постель. Сегодня она стала еще более одинокой, чем была вчера… Можно считать, что родственников Пацци у нее больше нет.
Если бы Симонетта спросила, почему Лена грустна, та излила бы ей душу, пожаловалась на судьбу. Но Симонетта считала непозволительным лезть с расспросами и утешениями. Она лишь с тревогой посматривала на Лену, отказывавшуюся обедать вместе со всеми. Да еще Сандро, очень занятый работой, перестал появляться.
Трудно сказать, не кончилось ли бы Ленино добровольное затворничество ссорой с Симонеттой — лишь бы выместить ей на ком-то свои обиды, но тут Лиони пригласили ее провести с ними Рождество Иоанна Крестителя — покровителя Флоренции. И тут уж Лена им все выложила. А поскольку Лиони изначально были недругами Пацци, они все поняли верно: тех осудили, предали проклятиям, племянницу утешили и из своих скромных средств, посовещавшись, выделили ей подарок — тоненький золотой перстенек с александритом.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Флоренция жила от праздника до праздника. Неделю после гуляний, к примеру — во славу весны, наводился порядок: сметались засохшие цветы, сжигались отслужившие свое гирлянды, обсуждались забавные или драматические происшествия, куплеты, наряды… Еще дней десять горожане трудились не покладая рук, а потом — будто зуд появлялся — только и думали, что о предстоящем празднике: вновь доставали ненадолго упрятанные знамена, гербы и трубы, думали, как хоть чуть-чуть обновить наряды, сочиняли новые, зачастую, довольно фривольные песенки… И каким бы ни было торжественным начало христианского празднества, кончался он разудалым весельем всего народа, когда в толпе трудно было отличить вельмож от поденных рабочих, когда Лоренцо Великолепный, не одаренный разве что лишь музыкальным слухом, шел, покачиваясь, в обнимку с каким-нибудь цирюльником, и оба во всю глотку распевали куплеты, сочиненные Лоренцо же. И куплеты те вгоняли в краску не только молоденьких девушек, а и умудренных жизнью матрон.
Вот и в этом году наступил день Иоанна Крестителя, или — на тосканский лад — день Сан-Джованни Баттиста. Разноцветные свечи были приготовлены в подарок святым. Кресла и скамейки для женщин в церквях устланы коврами и тафтой. Красавицы, у которых не хватало денег на настоящие драгоценности, украшали себя подделками, но иноземец, попавший во Флоренцию в конце июня, мог подумать, что очутился в раю — ни бедности, ни печали, везде веселье, свадьбы и пиры.
Епископ на белом коне, как и сто лет назад, возглавлял процессию пеших священнослужителей, а уж за ними следовали нарядные горожане. Все направлялись к Баптистерию, площадь перед которым преобразило голубое шелковое полотно с золотыми и белыми лилиями, с гербами гонфалоньеров кварталов. Баптистерий становился словно бы выше, обширнее во время торжественной мессы. Но нахлынувший людской поток вскоре отступал, молодежь спешила на левый берег Арно, на зеленый луг перед церковью. Тут ждали всех жонглеры и шуты; музыканты и поэты мечтали о победах в состязаниях, собирающих мастеров со всей Тосканы.