— Не пойму. То вроде серые, то зеленые, а ободок вокруг зрачка кажется коричневым. Да что ты, в самом деле… Твои глаза, а ты даже не знаешь — какие.
— А про волосы?.. — упавшим голосом проговорила Симонетта. Она сама не ожидала, что может расстроиться из-за такой ерунды.
— Это на предыдущей странице. Я там читала, давай дальше. Но Симонетта уже шептала:
— «Наиболее выгодный цвет — блондо, разумея здесь нежный, золотистый отлив, приближенный к каштановому, густые, длинные и слегка вьющиеся…»
Хоть в этом ее внешность оказалась не хуже Лениной, крутые кудри которой никак не хотели расти ниже плеч. Но вот ресницы у Лены были явно длиннее. Носы же девочек выглядели почти одинаковыми. Фраза про цвет подбородка, должного слегка розоветь к концу, поставила их в тупик. А когда дошли до подсчета своих верхних зубов, которым следовало бы виднеться при разговоре — «не более шести» требовал канон красоты — Симонетте вдруг стало ужасно скучно, и она, оставив Лену наедине с ее отражением, пошла к тетушке узнать, нет ли писем от кузена Ринальдо. Но мама с донной Амантой резко оборвали разговор, и матушка непроизвольно даже палец к губам поднесла.
— Что тебе, ласточка? — спросила тетя, и Симонетта, смутившись, взяла вроде бы забытую в гостиной книгу и, чтобы никому не мешать, вышла во внутренний дворик. В ушах все еще звенела фраза, произнесенная тетушкой: «Как же теперь со свадебным уговором?» О ком это? Неужто для Ринальдо нашли невесту? Он был старше кузины на три года и уже несколько месяцев изучал право в университете Милана. А ведь дядя хотел, чтобы сын сначала свое дело завел… Ну да ладно…
Симонетта, как получилось, на середине раскрыла том Геродота и углубилась в чтение.
Если бы она знала, что прерванный разговор касался, прежде всего, ее!..
— А что, девочка еще ни о чем не подозревает? — спросила Аманта.
— Я хотела сказать, но Донато пока запретил. И правильно сделал. Видишь, как оно оборачивается. Донато отправил нарочным письмо этому Веспуччи. Чтобы он или подтвердил уговор, или сообщил об отказе. Теперь ждем ответа.
— Вот ведь каким оказался! Одной, видно, златые горы насулил, тут же с отцом другой речь о помолвке ведет… Где ж тут мужская порядочность?
— Сестрица, давай пока не будем ни о чем судить. Сплетня любое дело обгонит.
Слух, донесшийся до Каттанеа из случайной беседы с едва знакомым по торговым делам флорентийцем, был таким: у какой-то селянки от Марко Веспуччи родился сын, и она приносила его показывать серу Анастасио Веспуччи, после чего всеми уважаемый нотариус вручил ей немалую сумму денег для воспитания внука. Вот так-то! А донна Лукреция уж приданое дочкино заново перебрала и свой пояс с золотой пряжкой в ларец Симонетты положила. Для кого ж беречь? Сама она из дома редко выходила, а у девочки все впереди — Флоренция на весь мир празднествами славилась, не то, что Генуя, где заботы о накопительстве и упрочении состояния были для всех первостепенными.
— Ах, Флоренция! — вздохнула донна Лукреция. — А я-то радовалась, что Симонетта выберется в благословенные тосканские края.
— Ну, сама же говоришь, что точно ничего не известно. Подождем, — произнесла успокаивающе донна Аманта.
Прошло еще два месяца, прежде чем письмо Марко Веспуччи доставили в дом Каттанеа. Из ответа следовало, что — да, ребенок, действительно, появился на свет, но произошло это во время их с Донато пребывания в Турции. И до возвращения он ни о чем не подозревал, а потому не видит своей особой вины в уговоре с синьором Каттанеа относительно брака с его дочерью, от своего решения отказываться не намерен, о чем и ставит в известность уважаемое семейство, и в скором будущем собирается в Геную по торговым делам, а главное — чтобы познакомиться поближе с невестой и завершить переговоры.
— Что ж тут поделаешь?.. Мужчина есть мужчина, — встала на защиту флорентийца донна Лукреция. — В зрелой поре как-никак… мимолетное увлечение… да и вряд ли он мог простой крестьянке обещать жениться. Верно, и не было такого. Сама виновата. Ровню выбирать следовало. Польстилась!..
Но Донато, хотя, казалось, должен был принять сторону мужчины, помрачнел и даже слегка охладел к затее. Он считал, что его Симонетта заслуживает мужа безупречного во всех отношениях. И так отдает дочь за тридевять земель, расстается со своей ласточкой. Лукреция же слишком наслышана была о дивной и просвещенной жизни флорентийцев. Она тоже обожала Симонетту, но не желала, чтобы та всю жизнь прозябала как мать. Да она целый свой скучный год отдала бы за день наслаждения флорентийским турниром. Поэтому донна Лукреция сказала супругу: