На вопросы зарубежной печати, когда выйдет моя работа у нас и за рубежом, я отвечал, что не могу назвать дату ее выхода, но могу твердо заявить, что, раньше чем она выйдет у нас, о ее переводе не может быть и речи.
Затем, к этому времени, были получены шифровки из Италии о том, что там находится неизвестно кем и какими путями переправленный туда текст моей работы. По согласованию с Отделом культуры ЦК КПСС я отправил письмо в Италию, в категорической форме выразив свое непримиримое отношении к публикации моей работы, где бы то ни было до ее выхода на Родине. Затем, во время поездки в Италию, я, также по согласованию с Отделом культуры и нашим посольством, принял все зависевшие от меня меры к тому, чтобы моя работа не могла обманным путем выйти ни в Италии, ни в других странах, прежде чем я сам не передам для перевода ее текст после того, как будет решен вопрос о ней и начата ее публикация в Советском Союзе.
После моего письма товарищу Демичеву прошло еще 4 с половиною месяца. А в общей сложности я жду практического обсуждения и решения вопроса уже пятнадцатый месяц.
Моя работа была объявлена, набрана и сверстана в «Новом мире». Она полтора года лежит в издательстве «Советская Россия». Она объявлена подписчикам в 6-м, последнем, томе собрания моих сочинений, который должен выйти в конце 1968 года.
Уже второй год, где бы я ни был — в Москве или на Дальнем Востоке, дома или за рубежом, меня, продолжают спрашивать: когда будет опубликована моя работа? Что я должен отвечать?
Мне с каждым днем все тяжелей жить и работать. Я не могу понять, кому и зачем нужно ставить меня, советского писателя, во все более безвыходное положение и делать при этом вид, что ничего особенного не происходит.
Еще раз настоятельно прошу о помощи.
Глубоко уважающий Вас Константин Симонов.
Редактору «Правды» М. В. Зимянину
Пишу тебе потому, что так и не смог устно достаточно ясно объяснить тебе свое душевное состояние, которое не позволяет мне, без насилия над собой как писателем, взяться за статью, о которой шла речь, и разбирать в ней только одну сторону вопроса, умалчивая о другой ее стороне.
Тебе, как главному редактору «Правды», члену ЦК и просто как человеку, которого я уважаю, считаю себя вправе показать некоторые мои письма, написанные за последние шесть лет и в противоположность многим иным личным и коллективным посланиям нашего времени попавшие только туда, куда они были писаны.
Кроме этого, посмотри две странички из моего предисловия к собранию сочинений и речь на съезде писателей в том виде, как она была сказана.
Посмотри, пожалуйста, внимательно все подряд. И я думаю, что тебе станет ясно, что я был бы неискренен, если бы по тем же самым, больным для меня как для писателя вопросам, писал одно в ЦК и в Союз писателей, а другое — в печать.
Я глубоко уверен, что в интересах советской литературы необходимо изменить неправильную практику, сложившуюся в нашей цензуре, которая слишком часто предъявляет писателям требования, несовместимые ни с правдой истории нашего великого общества, ни с честью нашей советской литературы. И чем скорее это положение будет изменено, тем сильнее станут наши позиции в борьбе с зарубежной и внутренней антисоветской пропагандой, и в том числе — с окололитературной подпольщиной и полуподпольщиной.
Я глубоко убежден в этом. Но мои соображения на эту тему, к сожалению, пока, видимо, не для печати. А для печати я писал и буду писать статьи только на те темы, на которые могу писать не кривя душой. Таких тем в нашей жизни много, большинство. На них я, в меру своих сил и способностей, пишу все эти годы в «Правду».
С товарищеским приветом,
уважающий тебя Константин Симонов.
Генеральному секретарю ЦК КПСС
товарищу Л. И. Брежневу
Год назад, после моего вторичного обращения к Вам, Вы обещали мне решить затянувшийся вопрос с моей книгой «Сто суток войны», лично прочтя ее.
Я хорошо понимаю всю меру Вашей занятости, но все же как мне быть?
Со времени моего первого обращения к Вам пошел третий год.
Со времени моего второго обращения к Вам и посылки Вам экземпляра моей работы со сделанными мною купюрами, дополнениями и поправками — пошел второй год.