-- Ну и что? -- Генерал представил, как его собеседник тужится казаться непринужденным.-- Ах да, не было ценных указаний. Правильно, правильно, капитан, непредвиденный случай. Скажи своему Кравцу спасибо, что хоть мальчика не угробили. Ведь могли, с его душегубов станется. Как быть с мальчиком? Отпустите его домой, он вам что, мешает? Можете слегка постращать. А можете не стращать, он, наверно, и так... Николай Максимович, бросьте. А если и даже по заданию Масленникова, что с того? Теперь это роли не играет. Теперь.-- Маленький Генерал бросил взгляд на часы.-- А скоро даже и вспоминать об этом будет смешно. Не вам мне про это говорить.-- Генерал подумал, что разговор с капитаном уже переходит грань, за которой начинается болтовня, но отключать связь не спешил. Когда еще выдастся такая возможность -- просто поговорить с подчиненным, да и выдастся ли вообще.
Время тянулось медленно. До начала эксперимента... Успокоиться. Сколько можно смотреть на часы. Хорошо сейчас детям за стенкой в соседней лаборатории. Никаких забот. Надо зайти, посмотреть, может, нужно чего. Нет, потом. Дети спят. Сам же посылал к ним врача. Не мешало бы и ему соснуть. Выспаться. Неизвестно, что будет ТАМ...
Он поднес микрофон совсем близко, будто кто-то мог его здесь подслушать:
-- А Кравец... Сами думайте. По-моему, он, как только получил капитана, стал слишком самоуверенным. Слишком. Это он придумал ползать в открытую по стене? Неважно, группа в его подчинении. Надо знать, кого посылаешь. Николай Максимович,-- Маленький Генерал сменил тон,-- когда возьмете отдел, поменьше обращайте внимание на все эти "а вдруг", "не дай Бог" и прочие школярские пугала. Помните: события происходят сами. Ваше дело -- слегка попинывать их под зад. Но легонько, чтобы не отшибить ногу. Вы меня понимаете? Ну все, капитан, прощайте. Через десять минут у меня академическая летучка.
* * *
Подходя к кабинету Лежнева, Кравец обернулся, не выходит ли кто в коридор. Коридор был пуст, большинство кабинетов заперто, тогда Кравец выругался чуть слышно, плюнул под ноги и затер подошвой плевок.
Кого винить, когда хронически не везет? Обстоятельства? Опергруппу? Этого любопытного паренька? Слава Богу, Семерка догадался не сунуть в лицо мальчишке служебное удостоверение. Хватило ума прикинуться шайкой ворья, пожарниками, что чистят со стен квартиры. Конечно, мальчишка высиживал неспроста, выполнял задание Масленникова. Но зачем? С какой целью? Неужели Масленников стал таким осмотрительным? Если как следует на этого Менделя надавить...
Он остановился у двери, вошел и сразу же натолкнулся на взгляд.
-- Проходи, Кравец.-- Хозяин кабинета сидел за столом у окна, набухшие веки слезились от табачного дыма. Горстки пепла лежали повсюду -- на полу, на столе, на узкой полосе подоконника. Было душно и жарко.-- Вон стул, садись, капитан, небось набегался за день.-- Лежнев прищурил глаза, пытаясь улыбнуться. Улыбка не получилась, вышла какая-то размазня, он и сам это понял и улыбаться перестал.
-- Чаю хочешь?
Кравец отмахнулся рукой и устало опустился на стул. Стул скрипнул. Кравец косо на него посмотрел и подумал: "Сейчас еще и стул развалится".
Лежнев, зажав в руке карандаш, постучал им по столу.
-- Так, значит, вляпались твои мальчики, забыли, что перед работой надо как следует осмотреться. Что теперь будешь делать?
Кравец напрягся весь, побледнел и вцепился руками в стул:
-- Мендель связан с Масленниковым, это Масленников его нам подсунул. Я думаю, если хорошенько надавить на мальчишку...
-- То выяснится, что мальчишка действительно связан с Масленниковым. Ну и что?
-- Картина прояснится.
-- Прояснится, товарищ капитан. А тебе от этого легче? Мне -нет. Сейчас я разговаривал с генералом. Его мнение -- мальчика следует отпустить. Я с его мнением согласен. А ты?
Кравец помолчал и ответил:
-- Я тоже.
-- Ну вот и отлично. Где он сейчас, я имею в виду мальчишку? -Карандаш в руке Лежнева выбил частую дробь.
-- Ребята отвели его на секрет. Распоряжений я пока не давал. Хотел с тобой посоветоваться.
-- Я уже посоветовал.
-- Жаль...
-- Чего жаль?
-- Жаль, что нельзя на него надавить.
-- Не надо, Кравец, раздавите. Мальчика отпустите. Но не сразу. Подержите его на секрете, попугайте легонько. Испытайте его тестировкой, подберите что-нибудь этакое, "пуговицу", например. С тестом я помогу. А там пусть отправляется куда хочет. И самое главное -- раз уж затеяли игру в преступников, доигрывайте до конца. Бросать тень на Управление, пусть даже в глазах мальчишки -- сам понимаешь, чем это для всех грозит.
* * *
Вода в этом месте была хоть и мутной, хоть и здесь от нее исходил тяжелый лекарственный запах, все же сквозь бурую муть Мендель видел, как в глубине вьются темные ленты водорослей и даже несколько раз промелькнуло что-то живое.
Дыхание его успокаивалось, но сердце еще колотилось после сумасшедшего бега по улицам, еще помнило о прыжке в темноту, когда он падал наугад за незнакомую стену, потом несся по проходным дворам, нырял в подвалы и подолгу стоял в темноте, пугаясь каждого шороха. Как он крался, выбирая места потемней, и долго стоял в тупичке возле площади, долго-долго, потому что площадь перед мостом пугала своей открытостью и освещалась ярко, как цирковая арена. А ему непременно надо было ее пересечь, чтобы забиться сюда, в тайную щель под мостом, знакомую по дневным играм.
Почему он решил, что здесь всего безопаснее? Он не решал, сам страх гнал ноги сюда, подальше от тех людей, а самое главное -подальше от дома, потому что там -- дедушка, и домой возвращаться нельзя.
Мендель боялся за дедушку. Хоть тот и старик, и по возрасту в доме ему выпадало старшинство, но Мендель-то понимал, что дед только по возрасту старший. На самом деле он как ребенок -- со своими книгами, и кроме книг ничего не видит. Разве он, дедушка, может понимать, что те книжные истины, о которых Менделю толкуется каждый день, и тот мир, для которого эти истины мельче пыли дорожной, настолько разны, настолько несовместимы, что прими любую из них за путеводную нить, не проживешь и дня.
В воде плавали и переливались разноцветные блики и пятна -следы фонарей на мосту и фар патрульных машин. Район моста входил в зону усиленного надзора, и машины появлялись здесь часто, на ходу под звуки сирен расплескивая по сторонам тревожный мерцающий свет. Время от времени с размеренной частотой по воде проплывали желтые круглые луны -- кормовые огни аэробусов и стрелы прожекторов вертолетов ночного дозора. Размытое световое пятно от прожектора на вышке воздухообогатителя -- он нависал огромно и неподвижно над гладкой водой заливчика -- почти достигало убежища. Иногда свет поднимался по металлической ферме, но в убежище не попадал. Контраст между этим плавающим по воде светом и темнотой, в которой скрывался мальчик, делал Менделя невидимкой.
Стемнело давно, уже тогда, когда человек в маске и двое его подручных вывели мальчика из тесной клетушки без окон, где он был заперт до вечера.
Дорогу во временную свою тюрьму Мендель запомнил плохо. Сначала они -- все трое -- выбрались через люк из злополучной коробки, потом долго путались в подвальных переходах. Мендель не подозревал, что под домами такая частая сеть улочек и переулков. От подземного путешествия в памяти мальчика остались лишь запахи -- влажный застоявшийся запах земли, иногда -- газа, реже тянуло сквозняком, и тогда он глотал впрок эти скудные капли воздуха, не зная, что будет дальше.
Шли молча и долго, потом неожиданно за очередной дверью оказался двор. Таких Мендель никогда не видал. Это был узкий колодец -земляная площадка, по краям обросшая мохом и с ржавым старинным люком посередине. Вверх уходили стены, такие высокие, что небо над головой стягивалось в неровный прямоугольник. И на стенах не было окон.
Из полутьмы двора они шагнули в мертвую темноту комнаты. Яркий люминесцентный свет с непривычки обжег глаза. Мендель догадался -- пришли. И тогда, загнанный в угол, там, взаперти, он по-настоящему понял, что происшедшее очень серьезно.