– Еще бы! В такую историю вляпаться! – откликнулся раскрасневшийся от выпитого Виталий.
– Главное, ни за что, ни про что! – добавил его брат Степан.
– Объясняет им, что он, мол, занимается художественной фотографией, что, мол, увидел любопытный силуэт в окне, что понятия не имел о том, что здесь обитают «органы плаща и кинжала». Изъяли у него фотопленку, хотели проявить и убедиться в том, что он говорит. Два часа мурыжили его, так и не дождавшись своего фотографа, отпустили, предварительно сняв с него все данные. От жены, конечно, он тоже получил вздрючку.
– Правильно сделала, вместо того, чтобы нежиться под теплым бочком у жинки, титьки щупать да исполнять прямые супружеские обязанности, болтается с фотиком неизвестно где!
– А у меня двоюродного братца как-то замели! – стал делиться воспоминаниями уже виновник торжества, Юрков. – Было это дело еще в старые добрые времена, при генсеке Брежневе. Братишка работал в Доме культуры художником, всякие афиши, декорации и плакаты малевал. Как говорится, от сумы и тюрьмы не зарекайся! Не думал, не гадал парниша, что его в один прекрасный день в КГБ потянут. А дело было так. После танцев кто-то из пацанов из озорства, а может, по пьяни, ножом вжик, вжик – порезал крест-накрест плакат с какими-то тезисами Леонида Ильича, который висел перед входом в заведение. Директор на следующий день вызвал художника и велел немедленно стенд реанимировать. А дело было уже в конце рабочего дня. Парень уже здорово подустал, да еще пропустил по стаканчику портвейна «три семерки» с рабочим сцены и электриком. Да и, похоже, не по одному. Он сразу же включился в работу, состряпал плакат заново. Но впопыхах ошибся. Представляете, мужики, пропустил три буквы. Всего три буквы. И получилось вместо «Председатель Президиума Верховного Совета» – «Предатель Президиума Верховного Совета». Никто ничего не заметил. Такие вещи, как правило, никто не читает. А тут случись, сторож, древний старикан, ночью бродил вокруг здания, от скуки стал читать и обнаружил крамолу. И, как истинный партиец старой закалки, тут же позвонил в «соответствующие органы». Немедленно приехали крутые ребята и под рученьки увезли моего братана на беседу. Не знаю, о чем там гутарили, но вернулся он от них довольно грустным.
– Хорошо грустным. При Лаврентии Палыче вообще бы сгинул! – вставил Конфуций, почесывая бок.
– Матвеич, расскажи что-нибудь. По свету, наверное, помыкался. Поколесил-то изрядно? – попросил Емельянов, вытряхивая из картонной коробки на койку консервы.
– Где только меня не носило, мужики. Афган, Фергана, Таджикистан, Абхазия, Карабах, Югославия, Чечня. Вот жалею, в Баку не попал, друга там потерял, Сашу Есаяна. Замечательный был парень, отличный оператор. Как говорится, от бога. Редкой души человек. Растерзала его разъяренная толпа, когда увидели у него в руках камеру.
– Опасная у вас работенка, однако, – сказал Савельев, аккуратно ножом выкладывая кусочки тушенки на хлеб. – Не позавидуешь.
– Пару раз легко ранен был. Контужен. В Чечне под бомбежку угодил, чуть обвалившейся стеной не накрыло. В Югославии хорватам чем-то не приглянулся, видно рылом не вышел. Моя курносая, слишком славянская физиономия подкачала; «сипуку» жаждали мне сотворить, еле ноги унес. Кофр с камерой так и пришлось бросить. Иначе бы не выбрался из той передряги. Вот ребятам-телевизионщикам Виктору Ногину и Геше Куринному, в отличие от меня, не повезло, так и сгинули на хорватском участке. Возможно, их приняли за сербских шпионов. Сожженную машину потом обнаружили, а их самих так и не нашли.
– Жена, наверное, постоянно пилит. Что дома не сидишь, что пропадаешь черт знает где.
– Да я и не женат. В разводе. Дважды. Да, и какая женщина выдержит такую жизнь? Сплошные ожидания и переживания. Мотаешься по свету, дома почти не бываешь. На хрена он, такой муж, нужен. Стрингер должен быть свободным как птица. Его ничто не должно держать. Если ему надо, он должен в любой момент сорваться с места и очутиться в самом эпицентре событий.
– У меня приказ, вашего брата, репортера, с передовой гнать в три шеи! – вдруг ни с того, ни сего выдал молчавший до этого, капитан Дудаков, уставившись неподвижными осоловелыми глазами на фотожурналиста.
– За что такая немилость? Почему не допущать? Да и где она, передовая-то! Не допускать за правду? – попытался съязвить Матвеич.
– За нее, матушку! За нее, родимую! Которую за бабки забугорникам продаешь!
– Выходит, то, что я снимаю неправда? Может, скажешь, что те сгоревшие пацаны в БМП, которых вчера я снимал, мною выдуманы? Ты же сам их видел, и все видели! Что, я их придумал? Камера – она беспристрастна и снимает все, как оно есть, без прикрас. От истины, какой бы она не была, тут уж никуда не денешься, не спрячешься, как страус башкой в песок.