– К этому прибавляем хранение объектов идеологически запрещённых. Я повторю вопрос: вот всё это, – она обвела безоконное помещение взглядом, – того стоило?
Он не ответил. Сложно было сказать, что творится у него в голове, о чём он думает сейчас, пока он может мыслить. О дочери, больном неразумном ребёнке, плохо осознающем реальность, или о предстоящей жертве? Добровольцы, что скоро лягут на Стол, на совсем обычный хирургический стол, на самом деле никакие не добровольцы, а смертники. Только чем зря тратить на них патрон, ввели экспериментальную программу, благодаря которой здоровые органы преступника можно было пересадить пострадавшим на производстве, попавшим в аварию или неудачливому новобранцу на военных учениях. В общем, извлечь пользу.
– Комитет будет вам признателен, если вы подпишете это, – она встала и своим величественным видом вдавила заключённого в железное сидение, – и не станете нас заставлять применять силу.
Вопрос решён. Тела убитых кремировали. Книги уже сожжены. Для непригодной дочки приговорённого уже готовят инъекцию. А что касается самого мужчины, то он сейчас подпишет листик, в котором кается и завещает себя всего миру и нуждающимся. Казалось бы, всё так обыденно сложилось, так почему осталось такое мерзко чувство?
Почти весь состав комитета в серьёзной тишине идёт к лифту. Она совершенно не претенциозно, без важности, идёт посреди всех, по-военному держа прямо спину. Он старается идти наравне, смотрит железно вперёд, исподволь взглянуть всё-равно не выйдет – они удивительно высокого роста, оба, и удивительно равные друг другу. Он знает об этом, потому что два дня тому назад, обнимая её, весь покрытый болезненными синяками и жгучими царапинами от её ногтей, мог прямо смотреть ейв глаза. И на ум приходили дурные сравнения, почерпнутые из сожженных страниц, дурные и нелепые. Аним простил бы себе такие мысли, даже посмеялся бы над ними позже, он же абсолютно здравомыслящий, это подтверждено многочисленными тестами... Но после нескольких вспышек под веками, сжимающий её влажное тело, весь размякший, он хочет сказать... почти всегда хочет сказать ей вот это, что-то такое, что говорить не следует. Но хочется сказать именно это, а вовсе не произнести сухое предложение подать заявление на регистрацию запланированного зачатия, потому как с генами у обоих всё в порядке. Да и не согласится. Она же совсем недавно, вдавив подушечку большого пальца ему в горло, с угрозой пообещала...
Лифт раздвигает створки. Небольшая группа людей редеет.
Впрочем, сам Аним тоже писал жалобы, а иной раз вслух высказывался о её резкости, пользуясь тем, что жестокость в обществе не поощряется, а она жестока очень. Ему хотелось хоть как-то ей насолить, заставить потерять лицо. Всё из-за гадливой ухмылки, которая никогда не покидает её правильное по всем параметрам лицо во время разбирательств и выноса решений. Почти как сегодня. Почти...
В лифте они остаются одни, спускаются дальше.
– Это того стоило? – повторяет он её слова.
Она смотрит в его отражение на стенах прямоугольной капсулы, которая опускается всё ниже и ниже. Быть может она тоже чувствует это, это всё? Что-то же явно было не так в том, как она это спросила.
– Как считаете, почему он не стал подчиняться общему порядку?
– Осторожнее, – говорит она совсем тихо, но так же холодно, как и на собраниях, на совещаниях. Такая же сдержанная и холодная, такая она не станет вгрызаться ему в рот укусом и слизывать с губ его кровь, но что-то от той огненной фурии в ней есть, может, вот эта приподнятая бровь?... Она повторяет своё предупреждение: – Только дайте повод усомнится в вашей лояльности, хоть один неверный шаг, грозящий вам вечным погружением в былые... предрассудки, и я вас уничтожу.
– Я это учту, – говорит Аним со свойственным ему спокойствием, – Надеюсь, вы сами не собираетесь вступить на эту зыбкую тропинку, мой долг не позволит мне молчать.
И они разрывают зрительный контакт. Теперь Аним думает о том, будет ли она носить маленький пузырёчек на шее с его прахом, если его правда?.. Дурные мысли, всё это влияние всех перечитанных строк. Но почему ему кажется, что они теперь стоят ближе друг к другу, почему кажется, что не он один так думает в эту самую минуту? Она прикрывает глаза. Чертовски просто и умно, теперь он никак не сможет прочесть её мыслей: жестоких, властолюбивых, мудрых, человечных, никаких. И тоже прикрывает глаза, теперь уже думая о том, как скрыть от других свою напасть, свой беспокоящий симптом того, что когда-то принято было называть...
В самом деле, неужели это то, что заставило того заключённого пойти на столь отчаянный шаг. Дочка-то его, вот эта, вторая, напоминает чем-то его погибшую партнёршу...