Джоконда возмущённо подала голос. Недовольство распространялось сразу на всех. На Ленку — за дефицит внимания, на фретку — потому что психопат, на незнакомку — за распределение ролей и странный, ничем не мотивированный «симпапушный» отбор. Если бы она могла, она сказала всё, что думает о номинанте и жюри. Но кошки не имеют свойства разговаривать по-человечески, они, строго говоря, по природе пирронисты, придерживаются философии молчания. Так что Джоке ничего не оставалось, как гордо утопать — и она утопала, вслед за Ленкой, томиться подле облитого белым лаком агрегата «ЗИЛ Москва».
— Нэнси, хочешь есть? — Вопрос, к сожалению — к сожалению для Джоконды — был обращён к незнакомке.
Расстегнутая у шеи белая рубашка Нэнси чрезвычайно заинтересовала фретку, и вскоре до кухни донёсся дикий вопль возмущения.
— Это значит, да? — пошутила Ленка, улыбнувшись хитрым прищуром: я предупреждала.
Нэнси с большим трудом отцепила от себя хоря — получилось только вместе с пуговицей — и бережно, как драгоценность вернула животное на место. Но у животного не было места, и оно тут же слиняло к лимонному дереву — прятать в кадушке перламутровую цацку.
Нэнси с шумом ввалилась на кухню и показала Ленке V-образный жест рукою. Пояснила:
— «Вэ» — это вендетта! Буду кровно мстить: за пуговицу и за себя. И пусть пощады он не ждёт.
— Оторвал? — спросила спиною Ленка, смахивая со стола несуществующие крошки и выгружая из пакета газетный колчан с зелёными стрелами лука, нарезной батон, бутылку «Рычал-Су» и ещё тёплые пирожки в запотевших кулях. — Надо было назвать его Цербером, но у него уже было имя. Когда я забирала Нафанаила из приюта, меня предупреждали, что хори, даже одомашненные — жуткие неадекваты. Можно сказать, я знала, на что подписывалась, но очевидно — нет!
— Он напоминает мне религиозного фанатика.
— Да ладно! Чем? — удивилась Ленка.
— Он будто служит какому-то своему Богу. Без дурацких рассуждений и малейшей показухи.
— Если имя богу Шеогорат25, то я с тобой согласна! И между прочим, слава всем богам, что хорьки не имеют склонности вслух рассуждать о богооткровенных истинах. Поверь, тут такое б началось!
— Да-да, — рассмеялась Нэнси, — верую, ибо абсурдно.
— Да, но животные лишены разума. И в этом горький парадокс.
— Парадокс?
— Ну да, — презрительно фыркнула Ленка, отвинчивая кран и взрывая эмалированный чайник приступом водяной струи. — Их взаимоотношения с природой разумны. Они не нарушают баланс системы: не отравляют окружающей среды, заботятся о потомстве и не воюют друг с другом. Абсолютное экологическое равновесие. Человек же одарён умом, но по отношению к природе ведет себя глупо, неразумно. Мы разрушаем себя и дом, в котором живём, и самое ужасное — можем это осознавать, осмысливать.
Мощной отдачей кран запрокинуло вверх, прижало как при десятикратной перегрузке, и чайник в секунды наполнился водопроводной водой, пахнущей ржавчиной и хлоркой. Джоконда склонила мордочку набок, как бы кивая и соглашаясь с хозяйкой. Соглашалась она, конечно, отчасти. Условно говоря, никакого парадокса не было, в том смысле, что животные не лишены разума (за редким исключением), но разум, как и яд, в малых количествах лекарство, а в больших — сублетальная зараза, вызывающая значительные изменения в голове и за её пределами. Ещё кот Гиппократа утверждал, что всякий излишек противен природе, и с этим трудно спорить: понималка у того работала будь здоров.
— Что тут скажешь, — помолчав, ответила Нэнси, — открываем в таком случае Жионо «Человек, который сажал деревья» и заряжаемся самым ценным витамином.
— Не сыпь мне соль на пряник, — расстроилась Ленка. — Не читала. Всех книг за всю жизнь не осилишь. А хочется!
— Всех не надо, — поморщилась Нэнси. — Только нужные…
— … и желательно недлинные, — поддакнула Ленка, — потому что нужных пруд пруди.
— Жионо подойдёт. Небольшой рассказ, на один вечер.
— А вечер-то как раз и занят! Но я — раз советуешь — непременно прочту!
Нэнси долго прислушивалась к звукам многоквартирного дома: к поскрипыванию паркета этажом выше, к собачьему рявканью за смежной с санузлом стеной, к трещоточному цвирканью дождя, гуляющему эхом по оцинкованным воздуховодам. После полных суток душного плацкарта раздражительные звуки чужих квартир не раздражали. Отгороженная от соседей-непосед ячеистым бетоном толщиною в руку, она ощущала только тихую радость прибежища. Закончилось бесконечное брожение детей, звереющих от шалопайства и безделья, отшумели, отбурлили подшофе, протрухшие, насквозь загазованные толковища, пришёл конец кирнутой жвачке бесконечного застолья с хрустом фольги, с щёлканьем скорлуп, с грызнёю подсолнечной лузги. Иссякли санитарные зоны, сканворды, смердящие носки, храп и торгаши, полные занудства и потёкшего пломбира.