— Вот уж нетушки! Это моё сокровище, — она легонько дёрнула «сокровище» за хвост. — Привезла из дома. Мы же с ней как неразлучники, бок о бок уже четыре с половиной года.
— Прости, ты писала, я забыла, — она виновато улыбнулась, — ты из Саратова или из Саранска?
— Из Самары.
— Ч-чёрт! — Носик Нэнси сморщился и заострился. — Все они начинаются похоже.
— Ну да! Прямо как Петербург и Пермь.
— Нет, не похоже!
— То-то же! — заключила Ленка.
Нэнси поспешила вернуться к кошачьей теме.
— Почему у кошек этой породы один глаз жёлтый, а другой голубой? Это аномалия какая?
Она выглаживала Джоку растопыренными пальцами, будто гребешком, в полном соответствии с её наклонностями. Кошка, тараща глаза от удовольствия, растекалась пушистым бликом на коленях, прикрытых фланельными углами банного халата.
— Она особенная, это факт! — ответила Ленка. — Всё остальное мне не интересно. По легенде, между прочим, пророк Мухаммед был тоже разноглазым. Так что весь арабский мир на её стороне. Они там к этим сакральным знакам очень ревностно относятся. Или ты имеешь что-то против арабского мира? — Ленка угрожающе опёрлась локтями о стол, нависая корпусом над хлипкой столешницей. — Нет, вы скажите, мы послушаем.
Понемногу Нэнси начинала привыкать к своеобразной Ленкиной манере общения — подтрунивать над собеседником. Милашевич откинула голову назад на спинку кресла и залилась мелким, дробным смехом.
В окно снова постучался дождь. Из приоткрытой фрамуги потянуло подвальной мозглостью, чуть-чуть болотной, вязкой, удушливой, с гнильцой. Порыв ветра тут же снёс куда-то запах, и место болоту уступила далёкая стылость Финского залива, неуютная и сырая. Нэнси ухватила чайный стакан и широкими глотками мужественно отпила половину. Внутри стало горячо.
— Ну, а фретка и моя соседка? — неожиданно для себя заговорила стихосложением Нэнси. — Они тоже самарцы?
— Неа, пилигримы только я и Джока. Нафаню и Жейку взяла из приюта уже здесь. По знакомству.
— Удобная штука знакомство, — согласилась Нэнси. — Так значит шиншиллу зовут Жейка?
— Точно! Ну-ка, идём!
С сухим щелчком электрического разряда Ленка распрямила ноги, стремительно выманивая из кухни гостью.
— Куда? — всполошилась Нэнси. — Дай хотя бы чай допить.
Но Ленка, кажется, не слушала. С неимоверным ускорением она увлекла Нэнси сквозь всю квартиру, по пути прихватывая пожитки, разбросанные по прихожей. Сквозь протёртую подошву тапка мелькала бурая хозяйская пятка. Где-то в ногах мешался фретка. Трепетно к груди Нэнси прижимала Джоку, заякорившуюся когтями все четырёх лап, не понимая, что происходит и куда их всех несёт. Спешащая процессия напоминала авансцену чердачного театра, где проходит премьера энергоёмкой пьесы под названием «Все бегут, летят и скачут». Наконец — достаточно быстро — произошла развязка.
— Вот! — сказала Ленка. — Твоя комната!
Комната, почти квадратной планировки, была просторной настолько, насколько могла позволить себе малогабаритная хрущёвка. Нэнси внимательно и по-деловому обсмотрела свои покои. Софа в шотландскую клетку. Бланжевый, как сырой крендель, письменный стол. Фортепианная банкетка с кожаной обивкой, неизвестно какими ветрами истории задутая в эту квартиру, в эту комнату. Рядом эклектичный стул-трансформер, напоминающий в профиле легкоатлета, стартующего на беговой дорожке. На спринтере, вернее, на спинке «спринтерского» стула песочное платье в стиле сафари с широким поясом поверх. Наверно Ленкино. Терпеливо ждёт, пока владелица объявит охоту на одиноких молодых самцов в заливной саванне северной столицы. А рядом, в углу, этажерка из Икеи, на самой верхотуре которой клеточные апартаменты. Большое окно, смещённое к левой стороне, с яркими, красными, словно порез, гардинами. Советских времён стенка Хельга, обставлена хрусталём и фигурками бисквитного фарфора. Оставшиеся стены обтянуты не слишком изысканными шерстяными гобеленами с пасторальными пейзажами — оленями, пастушками, херувимами. Они — гуртом с пышным ковром турецкой или персидской вязки, постеленным на полу от угла до угла — будто на страже хрупкой сокровищницы Хельги.
— Ой, запусти по примете кошку! — предложила Ленка.
— Так это в новое жильё.
— А оно и есть новое. Для тебя! Переезд на новое место дело ответственное, опасное и требует благословения богов. Пусть Джока перед ними отдувается.
Изображать жертву Джока не была согласна. Вотум доверия адепта здесь ни при чём, как всегда двуногие всё с лап на голову перевернули. Богам нужен жертвенник, и чаще в роли жертвы избиралось домашнее животное. Человечество только ради этого и одомашнило кошку — чтобы в жертву «духам места» приносить. Хорошо устроились, ничего не скажешь! Да, она причастна к высшим силам — но и она ничего не может сделать сверх того, что должно произойти.