Тогда ему удалось поговорить с Ивановым. Они встретились у него в кабинете и надолго задержались в нем, обсуждая среди высоких книжных шкафов то немногое, что еще разрешалось обсуждать в стенах Коллегии и не быть обвиненным в ереси.
— Почему вы сделали это? — спросил Хью, закрывая дверь за старым ученым. Несколько дней назад старик перешагнул порог в семьдесят лет, но не оставил науку, продолжая работать наравне с остальными. Редкие седые волосы покрывали затылок и виски ученого, когда как вся остальная голова была лысой и блестела в свете горевшего потолочной лампы. Толстые линзы очков скрывали голубые глаза, худые руки дрожали, но все еще крепко сжимались, стоило ему схватиться за что-нибудь. Несмотря на годы, старик держался очень достойно и выступление только подтвердило доводы Хью, что некоторые люди, если они действительно во что-то верят, могут пойти в разрез с общепризнанным мнением, даже если это разрушит их карьеру до самого основания.
— Мне надо присесть и пару секунд помолчать, — тяжело заговорил старик. — И тебе советую, в наше время это последнее, что может уберечь нас от позора.
Хью сел.
— Ты спрашиваешь почему? Это будет звучать для тебя немного дико и странно, но… хех… неужели я наконец набрался смелости, чтобы сказать об этом вслух. Я верю в твою гипотезу. Верю в то, о чем ты заявил на Четвертой Научной Конференции в Москве. Тогда это наделало немало шума и кое-кто из Академии Наук даже усомнился в твоей компетенции… но куда им до тебя. Они все похожи на заросшие плесенью сухари: твердые и неподатливые. Они давно забыли, что наука двигается теми, кто ставит под сомнение устоявшиеся догмы. Кто рушит прогнившие стены, а потом своими руками возводит их вновь, но гораздо лучше, прочнее, красивее. Я читал твой отчет о проделанной работе — это тянет на прорыв как минимум, но у тебя мало данных. В этом есть потенциал и ты просто обязан найти в себе силы и время, чтобы довести все до конца. Я изучал сон почти половину своей жизни, но то, к чему пришел ты, меня просто поразило. Да, пока результаты ничтожны, но все когда-то начинают с горсти песчинок, постепенно, шаг за шагом собирая из этого замки.
— Думаете у меня получится?
Иванов наклонился к тумбочке, открыл ее и достал из маленького встроенного внутрь сейчас старую картонную папку, которыми перестали пользоваться уже бог знает когда. Вытер с поверхности пыль, снял шнуровочную обвязку и достал пожелтевшие бумаги, передав всю кипу в руки Хьюго.
— Теперь уже нет смысла держать это у себя. Время прошло, я стар, скоро мне придет конец и я не хочу, чтобы труды моей молодости так и остались коллекционировать пыль в этом кабинете.
— Что это? — спросил док.
— Там все о чем я боялся говорить многие годы. Диссертация после которой мне пригрозили лишением ученой степени.
Хью поднял титульный лист и прочел заглавие:
— «Сон, как альтернатива реальности».
— Там много смелых идей и заявлений. Тебе будет что почерпнуть оттуда.
— И вы не боитесь?
— Чего? — Иванов рассмеялся. — Мне семьдесят лет, Хью. Я слишком стар, чтобы бояться. В моем возрасте гораздо важнее не как бояться, а то как умереть. Обычно мы не думаем над этим, оттягивая до последнего, но у меня было много времени поразмышлять и выводы оказались именно такими. Не важно как мы начинаем, гораздо важнее как закончим, потому что люди запоминают именно последнее: не начало, а конец, не то как мы бежим, а как и кем пересекаем финишную черту. Эти глупцы в Коллегии остановились в самом начале, потому что им так удобнее. Они — конъюнктурщики. Они любят озираться по сторонам, прежде чем что-то сказать, ты же — другой. Мне нравится твоя смелость, твой напор, желание доказать то, что у других вызывает смех. Людям свойственно ко всему подобному относиться с подозрением, но это вовсе не значит, что твоя гипотеза не верна.
— Почему вы так считаете?
Иванов поднял свои дряхлые руки и ударил легонько по столу.