— Как вам удалось его убедить?
Иванов холодно улыбнулся.
— Перед смертью все мы так или иначе каемся в чем бы то ни было. Я попросил его убедить открыть нам доступ в лечебницу, но тот сказал, что хочет поговорить обо всем лично и желательно как можно скорее.
Хьюго выпрямился, ожидая, что профессор скажет выходить прямо сейчас.
— Ты правильно думаешь, Хью. Нам нужно встретиться с ним. Может он расскажет чуть больше, чем мы знаем, а в нашем случае это куда лучше, чем ничего.
И они встретились. В небольшом загородном доме вдалеке от проложенных многополосных магистралей и шумных подземных станций, город-спутник развивался далеко от этого места, хотя шум от продолжавшего расти мегаполиса нет-нет да достигали этого спокойного места, все же здесь было тихо как в могильном склепе, отчего иногда тут становилось не по себе.
Хью видел фотографию офицера в небольшом портмоне, которое профессор всегда вощил с собой и где хранил все самое важное и нужное, что могло понадобиться старому и больному человеку в его возрасте. И среди таблеток и пилюлей Хью увидел полного, даже слишком, человека, явно страдавшего к своему возрасту лишним весом. Какого же было его удивление, когда на медицинском кресле в сопровождении медсестры и трубок, тянувшихся от передвижного и закрепленного к инвалидному креслу штатива, яму представился высохший до костей мужичок, давно не напоминавший бравого солдата с идеальной выправкой и прямым холодным взглядом. Он действительно умирал и рак сжирал его изнутри, поглощая живительные силы с невероятной скоростью.
В комнате их оставили одних. Медсестра вышла в соседнее помещение, предварительно дав выпить приготовленное лекарство и унеся с собой использованные микстуры и пластмассовые стаканчики. Несколько раз он пытался начать говорить, потом прерывался на кашель, после чего все начиналось вновь. Его слабость давила его и ценой огромных усилий тому все-таки удалось заговорить.
— Все ни к черту, хорошо хоть так я смогу еще протянуть.
Профессор встал со своего кресла и подошел к больному офицеру, таявшему на глазах, но пытавшемуся держаться как можно уверенней.
— Я знаю кто ты. Знаю кто он. Не надо представляться — это только отнимает время.
Хью наклонился вперед.
— Записывать тоже не нужно. Нам говорили, что память хранит все, просто иногда это лежит так глубоко, что мы не в силах без посторонней помощи вытащить это. Ты запомнишь все, что я скажу. Может завтра и забудешь часть из этого, но поверь, там это останется. — Он подтянул правую руку и указательным пальцем указал на свой высокий лоб.
— Вы участвовали в том эксперименте? — осторожно спросил Хью.
— Тогда он назывался «Монолит». Первые попытки, робкие шаги в неизведанность. Мы были первопроходцами в том мире и что сказать, хех, это было необычайно интересно.
— Неужели все действительно можно материализовать.
— Ого! — он закивал головой. — Не торопи события, мальчик, все по порядку. Но забегая вперед, я скажу, что многое из того, что нам открылось перевернуло с ног на голову предыдущие представления о нашем мире о том, что окружает его со всех сторон. Это может звучат странно, даже кощунственно по отношению к тем знаниям, к тем догмам, фундаментальных законам на которых зиждется наше представление о мире, но все рушится, когда перед глазами восстают из мертвых тех, кто почил давным-давно и уже перестал быть частью нашего мира. Это удивительно! Ты видишь свою мать, отца, неродившихся детей, руками врачей сгинувших в абортарии, потом смотришь им в глаза и не можешь ничего сказать. Это было так ярко, так очевидно, что не было силы, что могла бы опровергнуть все это.
Он снова громок закашлял.
— Среди нас были скептики, они упирались до последнего, пока своими глазами не увидели тех, кто был мертв много лет назад. Когда рука соприкасается с рукой другого, когда ты чувствуешь тепло, дыхание, слышишь неподдельный смех, а вернувшись оттуда еще долгое время не можешь поверить во все это, кажется, что несколько миров соединились в единое целое и ты словно заплутавшая молекула в неведомом организме, ищешь выход из этой ситуации. Люди сходили с ума. Потери были такими, что вскоре от добровольцев не осталось и следа. Журналюги обивали пороги, требовали деталей, кое-какая информация просочилась в СМИ и нам потребовалось засекретить всю информацию. Кто еще мог держать клятву навсегда замолчали, кто потерял рассудок закончил жить в психиатрической лечебнице. Я знаю, что вы наведывались в одну из них. Забудьте! Туда вы не получите доступ, слишком многое может вылиться на свет и тогда объясняться придется тем, кто не любит оправдываться за прошлые прегрешения.