— Я ненавидел тебя.
— Знаю, — спокойно ответил отец, дымя сигаретой. — Но ты хорошо запомнил мои руки, а разве не этого я стремился добиться. Я выбрал самый суровый путь, но результат был достигнут. Ты — ученый, знаменит, добился всего сам без моей помощи и денег. Ты уехал далеко за пределы своего дома и на чужбине смог реализовать свои амбиции. Это прекрасно. Я наблюдал за тобой все это время. За каждым шагом невидимо следил изо дня в день и как видишь, — он раскинул руки, — ты много добился.
— Не слишком ли большая цена для того чтобы гордиться своим сыном.
— О чем ты?
— Испорченное детство, пролитые слезы, боль матери от бессилия воспрепятствовать тебе. Ты — тиран. Все это знают, и ты это знаешь, и самое страшное — ты никогда не хотел меняться.
— Это правда.
Он улыбнулся и с довольной ухмылкой встал из-за стола.
— Ты повзрослел. Поумнел. Стал видеть многое, что было от тебя скрыто. Я горжусь тобой.
— Да пошел ты!
Хью вскочил с кресла.
Отец посмотрел на своего возмужавшего сына, который был уже на голову выше его.
— И стал храбрым. Раньше бы ты себе такого не позволил.
— Времена изменились.
— Нет. Времена не меняются. Все остается прежним. Люди на улице не видят этого. Они считают, что перестав лазить по деревьям и пересев на машины с двигателем внутреннего сгорания мы стали другими, но на деле все так же внутри нас живут и процветают животные инстинкты. Ты всегда был таким, я видел это с самого рождения, но среда в которой ты воспитывался, эти тепличные условия, выглаженные до бритвенной остроты стрелки брюк, рубашки и галстуки заглушили бы в тебе твое животное начало. Алчность, тщеславие, которое дремлет в тебе. Все бы это умерло в тебе, если бы я не дал этому расцвести.
— Зачем?
— Чтобы ты стал тем, кем должен был. Есть вещи, Хью, которые ты не понимал тогда и вряд ли бы смог осознать расскажи я о них тебе в то время, но сейчас, когда ты сам стремишься познать неизведанное, ты очень сильно продвинулся в понимании тайн человеческой природы. Культура, социум, окружение, все это так или иначе превращает нас в конвейерные коробки, похожие друг на друга как братья-близнецы, я же тебе дал возможность быть самим собой. Изначальностью, которой лишены все, когда ты встречал у себя на пути. Ты никогда не обращал внимание, что окружающие смотрят на тебя с недоверием?
— И что?
— Это зависть. И вовсе не потому, что ты умен, образован, занимаешь хорошее место у себя на работе. Ты просто выделяешься своей индивидуальностью. Но где бы она была, стань я гладить тебя по головке и говорить, что все хорошо. Ты бы превратился вьодного из тех замыленных «отличников» из высшей школы, которые едят на обед бутерброды с икрой и тратят свое время на рассуждение по глупым темам.
— Я стал изгоем. Меня презирали в школе.
— Тебе завидовали, сын мой. Я тоже ненавидел своего отца, когда тот бил меня по плечам дубовой тростью, тяжелой палкой, которая досталась ему в наследство от твоего прадеда. Он кричал так неистово на меня, что порой цветные подвески люстры начинали шататься от ярости, которую он, как огнедышащий дракон, изрыгал на меня каждый вечер. Он все время требовал. Все время. Каждый день, каждый час, говорил, что я ничтожество и ничего, и никогда не добьюсь в своей жизни. Говорил как я слечу на самое дно социального мира и буду прозябать там до самой смерти, прося милостыню у прохожих и скорой смерти у бездомных бродяг. Я проклинал его каждый божий день. Порой воображал как он будет умирать в муках, прося меня о помощи, а я буду стоять рядом и не подойду. Как буду наслаждаться каждый его последним вздохом, как посмотрю в его безжизненные глаза и, наконец, выскажу ему все, что о нем думаю. В конце концов он умер именно так, как я и думал. Я помню тот день как сейчас. Такая же погода, тот же час. Служанки носились по кабинету как ошпаренные, пытаясь привести в чувство старика, а он тянул руки к потолку, все время произнося мое имя. Я стоял там, прямо за дверью, всего в каких-то десяти метрах от него, слушая как он умирает и получая от этого несравнимое удовольствие. Он так и не дождался скорой помощи, ведь я не позвонил, как того мне велели служанки. Стоял и ждал, а когда все закончилось, положил лежавшую на столе трубку обратно. Ты можешь считать меня кем угодно, но только не плохим отцом. Я все делал ради твоего блага и даже то, что ты не вошел в мою спальню, когда мое сердце отбивало последние секунды жизни, вовсе не дает мне права тебя не любить.
— Откуда ты это знаешь?
Отец улыбнулся.
— Пусть это будет моим маленьким секретом.