Коммунисты сваливают вину на социалистическую партию, как будто хотят разбить Союз левых. Они поддерживают идею о том, что эти противодействия идут, якобы, от боле радикального политического требования. На самом деле, потому что они не хотят власти. Но не хотят они ее при данных обстоятельствах, неблагоприятных для левых в целом, или неблагоприятных для них внутри Союза левых — или они не хотят ее по определению? Когда Берлингер объявляет: «Не нужно бояться того, что коммунисты захватывают власть в Италии», это означает одновременно:
− что бояться нечего, так как если коммунисты и придут к власти, то ничего не изменят в ее фундаментальном капиталистическом механизме;
− что нет никакого риска, что они вообще когда-либо придут к власти (по той причине, что они ее не хотят) — и даже если они будут у власти, то править они будут по доверенности;
− что на самом деле, власти, настоящей власти больше не существует, и, таким образом, нет никакого риска, что кто-либо ей завладеет или снова к ней придет;
− но еще: Я, Берлингер, не боюсь того, что коммунисты захватывают власть в Италии — что может показаться очевидным, но не настолько как кажется, потому что
− это может подразумевать обратное (и психоанализ для этого не нужен): я боюсь того, что коммунисты захватывают власть (и для этого существуют хорошие доводы, как и для коммуниста).
Все это верно одновременно. В этом секрет дискурса, который является теперь не только двусмысленным, каковыми могут быть политические дискурсы, но который выражает невозможность определенной позиции власти, невозможность определенной позиции дискурса. И такова логика не той или иной партии. Она пронизывает все дискурсы помимо их желания.
Кто распутает этот клубок? Гордеев узел можно было хотя бы перерубить. Если разделить ленту Мебиуса, то она превращается в дополнительную спираль, и обратимость поверхностей так и остается нерешенной (такова бесконечная обратимость гипотез). Ад симуляции, это уже не ад мучений, он ад изощренного скручивания смысла[42], пагубного, еле ощутимого — где даже приговоренные Бургоса всего лишь подарок, сделанный Франко западной демократии, которая находит подходящий случай возродить свой шаткий гуманизм, и чей возмущенный протест наоборот консолидирует режим Франко, сплачивая испанские массы против этого иностранного вторжения? Где во всем этом правда, если подобные сообщничества чудесным образом переплетаются даже без ведома их авторов?
Союз системы и ее экстремальной альтернативы как двух крайностей кривого зеркала, «порочная» кривизна политического пространства, отныне намагниченного, циркулярного, обратимого от правого к левому, скручивание, подобное злому гению коммутации, вся система, бесконечное капитала, сложилась на свою собственную поверхность: трансконечное? А не обстоит ли дело также с желанием и с либидинальным пространством? Союз желания и ценности, желания и капитала. Союз желания и закона, последнее волшебное наслаждение законом (вот почему он так широко обсуждается): только капитал испытывает наслаждение, говорил Лиотар, прежде чем заключить, что отныне это мы наслаждаемся в капитале. Ошеломляющее непостоянство желания у Делеза, загадочное возвращение, которое несет в себе желание, «революционное само по себе, и, как бы неохотно, желая то, что оно хочет желать», желая свою собственную репрессию, а также инвестировать параноические и фашистские системы? Мудреное скручивание, отсылающее эту революцию желания к той же фундаментальной двусмысленности, что и другая революция, историческая.
42
Это не обязательно должно привести к безнадежности смысла, но скорее к импровизации смысла, бессмысленности, одновременной множественности смыслов, разрушающих друг друга.