Описывая интерьер Бинбаш-Кобы, автор «Очерков Крыма» Е. Марков в 70-х годах XIX в. сообщал следующее: «На полу между каменными сидениями насыпаны страшною грудою человеческие черепа. Желтые, как репа, с черными дырьями вместо глаз, оскаленными рядами зубов, покрытые землею и плесенью, лежат эти черепа в своем великолепном склепе. Они лежат без счета и призора, как кавуны на базаре». И далее: «…начинаешь невольно мечтать об элефантинских подземельях, о храмах кровавой богини Бохвани, требующей себе в жертву смерти и одной смерти…»{112}
Описание ясно указывает на большое количество черепов, которые «насыпаны грудою», что свидетельствует об особом внимании к ним на некотором этапе погребального ритуала. Они были отделены от туловища или до погребения, или впоследствии, во время подзахоронений, и размещены в пещере компактными группами согласно определенным культовым требованиям. Возможно, груды или, скорее, пирамиды из черепов составляли своеобразный магический комплекс с центральной фигурой зала — сталагмитом фаллических очертаний.
Единственный уцелевший от разграблений могильник тавров Мал Муз в Байдарской долине позволяет утверждать, что каждый каменный ящик использовался для многократных погребений. Умерших укладывали в скорченном положении на боку до тех пор, пока склеп не заполнялся человеческими останками. Тогда его очищали от костей, оставляя лишь черепа, и продолжали хоронить. В одном из таких погребений обнаружено 68 черепов. Вероятно, каждое погребальное сооружение служило родовой или семейной усыпальницей.
Вместе с погребенными хоронили различные вещи: оружие (мечи, кинжалы, стрелы) и конскую сбрую скифских типов, многочисленные бронзовые украшения (кольца, браслеты, височные подвески, гривны, бляшки, серьги), бусы, раковины каури. Все могильники датируются в пределах VI—V вв. до н.э.{113}
В XIX в., после работы Константина Горощенко, исследовавшего черепа из первых раскопок в Минусинской котловине, прочно утвердилось представление об особом типе посмертных трепанаций как необходимом элементе обрядов погребения, распространенных на рубеже нашей эры среди носителей так называемой татарской культуры{114}.
Дело в том, что среди трепанированных черепов несколько штук оказались обделанными глиной. Три образца поверх сохранившегося на них кое-где слоя глины имели следы слоя гипса. Трепанированных черепов со следами исключительно гипсовой маски обнаружено не было. Таким образом трепанированные черепа служили иногда объектом обряда масок и при этом не чистого обряда, а его вариации, описание которой привело бы нас к следующему выводу: черепа, подвергавшиеся отделке глиняной маской, должны были предварительно потерять от процесса гниения мускулы и другие покровы.
В сибирских и прочих языческих культовых практиках выделяются два главных направления обрядности — погребальное и жертвенное. В функциональном отношении они очень схожи. И то и другое имеют целью направить что-либо («душу», могильное имущество, жертвенный дар и др.) в то или иное внеземное или околоземное пространство{115}. Главная идея традиционной погребальной обрядности заключается в возобновлении очередного жизненного цикла. Весь комплекс сибирско-языческих (и вообще языческих) погребальных действий был направлен на обеспечение жизненного круговорота, а именно на благополучное достижение темной и светлой сущностями («душами») покойника соответствующих посмертных сфер — во имя их будущего воссоединения в новом земном человеческом теле{116}.
Обычай славянских племен, неизвестный в индоевропейской практике, — вторичное погребение (оно встречается только у тех народов, которые подверглись влиянию славян: это немцы, румыны и другие народы Юго-Восточной Европы) когда через три, пять или шесть лет после похорон из могилы извлекают кости, моют их, заворачивают в кусок ткани (убрус), вносят в жилище и на некоторое время помещают в красный угол — туда, где находятся изображения святых. Соприкосновение черепа и костей усопшего с убрусом придает ткани магико-религиозный смысл. Первоначально достаточно было поместить в красный угол несколько эксгумированных костей. Этот исключительно древний обычай (его варианты известны в Азии и Африке) встречается у финнов{117}.
В пользу возможности древнего родства слов «чаша» и «череп» говорят некоторые экстралингвистические факты. Связь между сосудом и местопребыванием праха предка в славянской, и шире, в индоевропейской традиции, несомненна. В конце II тысячелетия до н.э. в Средней Европе возникает общность полей погребальных урн, особенностью которой является обряд кремации умерших с захоронением остатков трупосожжения в урнах в грунтовых могильниках. Согласно данным археологов, с этой общностью связаны ранние древности кельтов, германцев, славян и др.{118} Позже возникает славянская культура подклошовых погребений, характеризующаяся возникновением и распространением обычая накрывать остатки трупосожжений глиняным сосудом, перевернутым вверх дном — по-польски «клошом». В обрядности Черняховской и зарубинецкой культур, а также в позднейших некрополях Гнездова и Киева «прослежена последовательность сложения костей в урну, при которой кости черепа оказывались сверху — т.е. умерший после кремации как бы восстанавливался в новом теле — сосуде»{119}.