- Я знаю, - Гильермо старался говорить предельно доброжелательно, дабы не обижать собеседника чрезмерной суровостью. - В монастырской библиотеке была соответствующая книга. И я ее читал.
- Тогда ... не соблаговолите ли поделиться своим видением герба? - несчастный сделал еще одну попытку тактично донести до патрона всю неуместность его экзерций.
- Конечно же, соблаговолю, - улыбнулся Боскэ, снова разворачиваясь. - Самая простая форма щита, разделенная вертикальной линией на два поля.
- Я полагаю, основной цвет - золото, символизирующее подлинно христианские добродетели?
- Нет. Это было бы слишком ... пафосно. Мне кажется, цвета «металлов» здесь вообще излишни, достаточно основных тинктур. Левое поле - эмаль «червлень», красный цвет. Это символ крови, что была пролита, дабы я достиг своего нынешнего ... положения. Знак храбрости, мужества и жертвенности, о которых не следует забывать. Правое поле - эмаль «чернь». Черный цвет символизирует печаль и траур, несовершенство жестокого мира, который я надеюсь изменить в силу своих скромных возможностей.
- И ... это все?
- Нет. Вдоль центральной линии, симметрично по обоим полям расположен простой крест лазурного цвета.
- Лазурь?! – церемониймейстер застыл, подобно соляному столпу, лицо его оплыло в гримасе безбрежного ужаса. – Но это невозможно! Эмаль может наноситься только на металл, а также наоборот, эмаль на эмали – вопиющее…
Бедняга замер, не в силах сразу подобрать подходящее слово для описания столь ужасающего поругания принципов.
- Я не дворянин, - мягко, с едва уловимой жалостью отозвался Гильермо. – Я слуга Божий. Крест цвета неба - это напоминание о том, что лишь Бог безупречен. Что в Господе нашем соединяются память об утраченном и мысли о грядущем. Скорбь и надежда, смерть и жизнь.
- Я ... запишу это, - церемониймейстер, похоже, оставил мысли о возражениях или решил вернуться к ним позже, в более удобный момент. Пальцы несчастного ощутимо дрожали.
- Запишите, - Гильермо кивнул, насколько позволял воротник с очередными булавками. – Пожалуйста, в точности, как я описал.
* * *
- Твой протеже еще интереснее, чем я думал. Так небрежно отмести основные каноны и традиции... причем с безупречной мотивировкой.
- Мы с ним еще вернемся к этому вопросу, - Александр Морхауз откинул назад голову, сложил пальцы, сомкнув самые кончики, «домиком».
- Скоро Святой Престол наконец-то обретет нового Верховного Первосвященника. Воистину, то будет славный день для всего христианства, - проскрипел старый кардинал-диакон, словно и не заметил пронизывающего взгляда Морхауза. Уголино склонил голову еще ниже, что в сочетании с общей сгорбленностью смотрелось как переламывание пополам.
- И мы знаем, кто станет у него за правым плечом, наставляя и уберегая ... от поспешных и ошибочных решений, не так ли? - с едва уловимой иронией уточнил ди Конти.
- Да, это так. Гильермо слишком неопытен... пока. Какое-то время ему понадобится определенное наставничество. Мудрый совет сведущего человека, - Морхауз говорил тихо, но твердо, не считая нужным в чем либо оправдываться. Но осадок все равно остался, словно ди Конти укорил его за что-то недостойное.
- Да-да, понимаю, - тихий голос Уголино таил хорошо скрытую насмешку, вроде и нет ее, но все равно чувствуется нечто.
- Вы что-то хотели, друг мой? - раздраженный Морхауз выразился крайне официально и строго.
- Нет, ничего особенного, - быстро сказал ди Конти. - Считайте это просто дружеским, ни к чему не обязывающим визитом.
- Как пожелаете, - согласился Морхауз, выпрямляясь еще сильнее. - К слову, коли мы встретились, кажется, пора обсудить вопрос ... компенсации ваших трудов. Кризис преодолен, не соблаговолите ли назвать цену своего участия? Как договаривались - без торга post factum.
- Нет, не соблаговолю, - усмехнулся кардинал Уголино.
- Как это понимать? - нахмурился кардинал-вице-канцлер.
- После долгих раздумий я пришел к выводу, что дело сие было в высшей степени богоугодно и принять за него вознаграждение - грех. Не ради мирских наград, но во имя веры трудились мы неустанно. Кстати, - деловито добавил ди Конти. - Я впечатлен. Ты очень эффектно отыграл партию и вернул своего Иону из утробы кита. В Дашуре пересматриваются правила ношения оружия. Совет фундаторов намерен запретить все, кроме пистолетов и револьверов. Во избежание.
- Дела Дашура пусть остаются в Дашуре, - Морхауз был раздражен и теперь не считал нужным скрывать это. - Уточним, ты отказываешься от вознаграждения за то, что помог мне добиться перевеса и провести кандидатуру Гильермо?
- Сама истина речет устами твоими, брат мой.
Морхауз смотрел на ди Конти сверху вниз, превосходя согбенного старика по росту раза в полтора. Но почему-то не чувствовал этого превосходства.
- Почему? - отрывисто бросил Александр. Он никак не мог избавиться от скверного ощущения, что старый прощелыга ди Конти видит нечто такое, что скрыто от взора самого кардинала-вице-канцлера. И втихую смеется над всемогущим Морхаузом, который теперь был, безусловно, самым влиятельным человеком во всей Церкви.
- Скажем так ... - голос Уголино шелестел тихо и бесплотно, как полет осеннего листа на ветру или легкий шаг кота на охоте - Я уже слишком стар. Мирская награда ценна, однако привлекает меня куда меньше, чем полвека назад. Теперь я нахожу удовольствие в событиях и людях, которые ими движут. Эпопея с Гильермо началась скверно. Однако в конечном итоге оказалась ... великолепна и доставила мне огромное удовольствие, как стороннему наблюдателю. Таким образом, я полагаю, мы в расчете.
- И это все? - еще более мрачно вопросил Морхауз.
- О, нет, - седой старичок улыбнулся в белоснежную бороду и прищурился так, что глаза его совсем укрылись в сетке морщинок. - Я рассчитываю на продолжение игры и надеюсь, что Господь наш милосердный продлит мои годы настолько, чтобы я смог насладиться кульминацией.
- Продолжения не будет, - жестко отозвался Александр. - Иногда противники одерживали надо мной верх. Но никогда - дважды. Praemonitus, praemunitus!
- Безусловно. Предупрежденный вооружен, так и есть. Но...
Морхауз ожидал продолжения фразы, однако ди Конти погладил бороду и с неожиданной ловкостью поднялся из кресла. Все с той же загадочной улыбкой ватиканский библиотекарь развернулся и очень бодро для своего ветхого вида зашагал прочь.
- Не провожай, - небрежно кинул через плечо ди Конти. - Твой секретарь, думаю, все устроит.
Александр лишь с грустью вздохнул, подумав, что ошибся. Нет здесь никакого двойного и тем более тройного дна. Просто старик уже совсем плох и начинает заговариваться в преддверии старческой деменции. Тяжелый, тяжелый год для пастырей Христовых...
Морхауз, как и почтительный фра Винченцо, не слышали тихого бормотания Уголино, который уходил, говоря сам с собой:
- Но гордыня застилает твой взор и скрывает очевидное.
Ди Конти остановился, перевел дух. И так же тихо, только лишь для себя, закончил мысли:
- Кажется, твой протеже так и не проникся игрой го, предпочитая японские шахматы?.. Думаю, мне стоит изучить их правила. Не беспокойся об «авиньонцах», Александр.
Тихий смех Уголино докатился до ближайших стен и умер, растаяв туманной дымкой на солнце вместе с последней фразой старика.
- Самую сложную партию ты будешь играть отнюдь не с ними.
Эпилог
- Вот и закончилась увлекательная история...
Бесплотный, сухой голос слепого старика повис в темноте. Стукнули четки.
- Строго говоря, с этого она только началась, - с легкой усмешкой поправил рассказчик. - Но это уже совсем другая повесть. И о ней в другой раз.
- Много времени прошло с той поры, Гильермо Первый, - вздохнул слепец, как будто искренне огорчаясь тому.
- Время властно над всеми нами, - нейтрально отозвался Папа. - Лишь Бог стоит над ним.