Сходным образом, хотя, возможно, и не так явно, первая строка “El Desdichado” («Я мрачен, — я вдовец, — я безутешен»)[801] с определенной долей вероятности также черпает свои образы из визуального источника — трех миниатюр с изображением трех прославленных поэтов, которые будто бы погрузились в «мрачное» раздумье или безутешную любовную печаль: речь идет о Рудольфе фон Нойенберге (fol. 20), Генрихе фон Фельдеке (fol. 30; илл. 30) и Вальтере фон дер Фогельвейде (fol. 124; илл. 31). Само собой разумеется, что в контексте средневековой иконографии позы трех данных персонажей означали не только сердечную печаль[802]; но мне представляется совершенно очевидным, что именно этот смысл был считан Жераром де Нервалем. В середине XIX века иконография и изобразительные коды Средневековья были еще плохо и мало изучены; ошибочные интерпретации (или, по крайней мере, отличные от наших), вчитывание или подмена смыслов были далеко не редкостью, тем более если «дешифровщик» сам был поэтом с богатым воображением. Смысловое нарастание эпитетов в сонете, по всей видимости, соответствует последовательности из трех миниатюр (fol. 20, 30, 114), которая будто бы передает все более и более глубокую печаль. Кроме того, на тех же миниатюрах мы видим множество роз (на листе 20 в виде розового куста, на листе 30 розами усеян фон). Роза, иконографический лейтмотив всего сборника, в средневековой Германии выступала то эмблемой, то символом куртуазной любви, знаменитой Minne. Конечно, именно на розу намекает 7 строка сонета («Цветок, который был так дорог моему скорбному сердцу»), хотя критикам, опиравшимся на сделанную рукой Нерваля запись, так хотелось видеть в этом поэтическом и загадочном цветке аквилегию[803].
Брожение поэтической мысли
Итак, исходным изобразительным источником для семи полных или неполных стихотворных строк (1, 2, 3, 4, 7, 8, 10), по всей видимости, стали миниатюры «Манесского кодекса». Однако в сонете есть другие элементы, которые, пусть и менее очевидным образом, но все же могут иметь отношение к некоторым сценам из этой рукописи. Например, лира, упомянутая в 13-й строке, которую можно было бы связать со струнным инструментом (кларикордом?), представленным на листах 217 и 410[804]. Но особенно 12-я строка в целом («И, дважды победоносный, я пересек Ахерон»): первая ее половина, возможно, отсылает к нескольким различным сценам, где победивший поэт (на литературном турнире) или рыцарь (на воинском турнире) получает венок от дамы (fol. 11v, 54, 151 и т. д.; илл. 36); вторая часть, семантически неотделимая от первой, практически точь-в-точь может быть считана с миниатюры на листе 116, где мы видим поэта Фридриха фон Хаузена переплывающим на корабле реку, в водах которой художник изобразил преисподнюю (илл. 37).
Следовательно, в целом, по крайней мере девять из четырнадцати стихотворных строк могли быть подсказаны сборником миннезингеров[805]. Таким образом, среди множества источников сонета[806] основным являлся «Манесский кодекс».
Было это следствием сознательной и намеренной поэтической работы или результатом визуального припоминания, более или менее осознанного? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо досконально представить себе механизмы поэтического творчества, характерные для Нерваля, а этими знаниями мы, несмотря на несметное количество исследований, посвященных этому автору, пока еще — к счастью — не располагаем. Также следовало бы прояснить все обстоятельства, как биографические, так и психологические, — которые предшествовали сочинению сонета в четырех его последовательных редакциях[807]. Такая попытка уже предпринималась, и в данном случае вдаваться во все подробности было бы некстати. Нерваль сочиняет это стихотворение в конце 1853 года, сразу после очередного психического расстройства. Теперь он постоянно живет под угрозой рецидива. С болезнью, которая не желает его отпускать, он пытается бороться, мысленно возвращаясь в счастливые дни своего детства и отрочества, как он уже делал, работая над «Сильвией» (1853). Но теперь он почти утратил надежду и постепенно начинает осознавать нависшую над ним неизбежность. Поэтому в ранней редакции у сонета появляется фаталистическое название: «Судьба»[808]. А затем — окончательное, звучащее душераздирающим криком “El Desdichado”, заимствованное из «Айвенго» Вальтера Скотта[809]: чуждое, иностранное звучание едва ли не возводит его в ранг эмблемы, внушающей мысль о безграничном отчаянии[810].
801
Анализ этого стиха обычно касался проблемы прокламативного «Я» и просодии. Значение трех эпитетов и постепенное нарастание смысла, кажется, совсем запутали критиков, тем более что сделанная от руки запись Нерваля рядом с этим стихом в рукописи Элюара действительно может сбить с толку. См.: Dhaenens J. Le Destin d’Orphee, op. cit., p. 18-24.
802
О возможных значениях постановки рук и головы см.: Gamier J. Le Langage de Г image au Moyen Age. Paris, 1982, p. 165-170, 181-184.
804
Следует подчеркнуть, что на страницах «Манесского кодекса» присутствует множество музыкальных инструментов. Их идентификация, а также их названия по-прежнему остаются под вопросом; поэтому не нужно удивляться тому, что Нерваль принял виеллу за лютню, а кларикорд — за лиру.
805
Другие элементы сонета можно также связать с «Манесским кодексом». Например, звезду (строка 3), которая, так же как и роза, является лейтмотивом миниатюр. А вторая часть 5-й строки («...ты, утешившая меня») вполне могла быть подсказана сценами, где поэта или рыцаря утешает дама (fol. 46v, 76v, 158, 179, 249v, 252, 300, 371 и т. д.). Впрочем, ввиду того, что подобные сцены представлены очень широко, а эта часть строки сама по себе поливалентна, утверждать этого нельзя.
806
Сомнения отпадут сами собой, если выделить содержащееся в нем ассоциации или оппозиции: север / юг, христианское Средневековье / языческая античность, Германия / Италия, Любовь / Смерть, двойственность / единичность.
807
По поводу этих четырех редакций см. примечание 22. Слова или формулировки менялись редко. Зато значительные изменения коснулись пунктуации, прописных букв и типографских особенностей (выделение курсивом некоторых слов).
808
Название «Судьба» появляется в рукописи Элюара. Вопрос о его происхождении стал предметом научных споров. См., например: Richer J. Nervaclass="underline" experience et creation, p. 556; Dhaenens J. Le Destin d’Orphee, op. cit., p. 13- 17, 126-132.
809
В восьмой главе своего романа Вальтер Скотт, описывая сражения на турнире при Эшби, вводит в повествование неизвестного рыцаря, на щите у которого изображен вырванный с корнем дуб, а в качестве девиза написано испанское слово Desdichado. Это Уилфред Айвенго, который поссорился со своим отцом Седриком Саксонцем и участвовал в турнире инкогнито.
810
Перевод El Desdichado как Le Desherite, «Лишенный наследства», часто оспаривался, в частности см.: Kneller J. W., art. cit. Однако сегодня он одобряется большинством исследователей творчества Нерваля, хотя испанское слово desdichado исходно означает «обездоленный», «несчастный». Видимо, именно так его понимал и Нерваль. Между тем, первым допустил эту смысловую ошибку сам Вальтер Скотт: в тексте «Айвенго» он перевел Desdichado английским словом disinherited (лишенный наследства), спутав таким образом испанские слова desdichado и desheredado.