Однако, повторяем, если мы обратимся к христианской литературе, то нигде не найдём указания на то, что алтарь Православного храма должен сознательно устраиваться в соответствии с данными Откровения Иоанна Богослова (хотя сравнения с ними — не редкость). То, что алтарь Православного храма оказался в поразительном соответствии с данными Апокалипсиса, есть чистая историческая случайность. Точнее — неслучайная случайность! Это особенно подтверждается такой деталью, как "семисвещник". Если бы алтарь издревле старались оформить согласно Откровению Иоанна Богослова, то уж непременно поместили бы в нем "семь светильников", тем паче, что подобные сему семь светильников были в храме Иудейском Иерусалимском! Но наши Уставы ничего не говорят о семисвещнике; по Уставу в алтаре на престоле (жертвеннике) должны гореть две свечи чистого воска (по крайней бедности — одна). Семисвещник же появляется у нас в храмах только в XVIII в. как заимствование с Запада, а затем превращается ещё и в "семилампадник". В данном случае — это хорошее заимствование, так как приводит всю символику алтаря к наиболее полному соответствию тому "храму небесному", который видит Иоанн Богослов!
По особому Божию откровению создавались ветхозаветные Скиния и Храм Иерусалимский. Посему неудивительно и совершенно закономерно, что и Православный храм устроился также по Божию откровению.
Отсюда с особой яркостью и отчетливостью видно, как Промысел Божий, таиноводство Святаго Духа, не нарушая свободы человеческой воли, не подавлял разума человеческого, направляют их, тем не менее, так, что церковные образы и символы, создаваемые людьми, приходят в точное соответствие, в подобие с небесными первообразами (архетипами). Мы не раз будем убеждаться в этом, в процессе более детального изучения храма, иконописи, Богослужебных сосудов и предметов, облачений духовенства.
Если вспомнить, что, по согласному мнению многих отцов, люди в Царстве Небесном будут созерцать не что иное, как бесконечно раскрывающуюся Божественную Литургию, Евхаристию, и соучаствовать в ней!), то Литургия, совершаемая ныне в условиях земного православного храма, есть образ этой вечной небесной Литургии, как это хорошо показано в "Мистагогии" Максима Исповедника. Об этом единстве небесного и земного в православном Богослужении вдохновенно говорит Иоанн Златоуст) "О дары Христовы! В вышних славословят воинства ангелов, здесь, в церквях, предстоящие люди подражают им..... Там Серафимы воспевают Трисвятую песнь, здесь множество людей возносят то же. Составляется общее небесных и земных торжество, одна Евхаристия, одно ликование и радостное предстояние. Ибо её (Евхаристию — о. Л.) составило неизреченное снисхождение, её составил Дух Святый, её гармония звуков была составлена Отеческим благоволением. Свыше она имеет стройность напевов..." (Григорий, иеромонах. Литургия Божественной Евхаристии. Б. Т. 1980, сб. 21, с. 145).
Всё это означает, что не только алтарь и его основные святыни, но и все вообще литургические образы и символы Православной Церкви, сознательно, или "случайно" введенные в обиход, но принятые соборным разумом Церкви, соответствуют определенным небесным первообразам, подобны им, обладают их энергиями, содержат в себе их присутствие. А это означает, в свою очередь, что каноны в области церковной символики в основе своей — не человеческое только изобретение; они — Боговдохновенны!
Это становится особенно очевидным, если мы вспомним, что образы Горнего мира, Иерусалима нового осуществляются в Православной литургике вместе с образами подземелья, пещеры, в условиях сих последних, а эти образы тоже в основе своей Боговдохновенны. Поэтому Боговдохновенным является и весь канон храмовой архитектуры в целом, то есть как сочетание в храмовом здании образа подземелья и образа Царства небесного. Этому хорошо соответствуют слова Симеона Солунского о престоле, что таковой есть "гроб Христов и — селение славы Его". С такой двойственностью, или антиномичностью церковной символики мы встретимся ещё не раз.