Бледные монахи собрались
И смотрели на его мученья.
И не в силах боли превозмочь,
Полумертвый, истощив терпенье,
Он метался и стонал всю ночь;
Юный брат в порыве состраданья,
Слыша бесконечные стенанья,
Видя, что ничем нельзя помочь —
«Господи, — воскликнул, — неужели
Так несправедливо и без цели
Ты казнишь избранников Твоих?»
Услыхал больной и вдруг затих,
На монаха поглядел он строго,
И ответ раздался в тишине:
«Брат, как смеешь ты судить во мне
Милосердье праведного Бога?»
Встал Франциск от ложа и, с трудом
Опустившись, ниц упал челом,
Крепко всеми членами своими
Трепетными, слабыми, нагими
Он к земле припал и целовал
Землю, руки к персям прижимал,
Полный бесконечного смиренья:
«О Создатель мой, благодарю
Я за всё, за все мои мученья!
Об одном еще Тебя молю:
Боль сильнее сделай, если надо, —
Я перенесу ее, любя, —
Потому что всё, что от Тебя,
Даже муки — для меня отрада!
Разве не у Господа в руках —
Жизнь и смерть, и вся земная доля?
О Твоя, Твоя да будет воля,
Отче, на земле и в небесах!»
Так великий дух в страданьях рос.
И огнем любви неутолимой
Сердце чистое зажег Христос.
Между тем, как дух неугасимо
Пред лицом Твоим горел, Господь, —
Как свеча пред образом, — сгорала
От болезни немощная плоть,
Таяла, как воск, и умирала.
Перед смертью он ослеп. Мученье
Каждый день росло. Когда порой
Становилось легче, в сад больной
Выходил: одно лишь утешенье —
На крыльце у двери посидеть,
И на миг — измученное тело,
Что, теряя силы, холодело,
В теплых солнечных лучах согреть.
Раз, когда в вечернем кротком свете
Он дремал, монахи принесли
Пару диких горлиц. Их нашли
В поле. Бедные попались в сети.
Чтоб вскормить могли они птенцов,
Гнездышко под кровлей, над дверями
Он слепил из глины и сучков
Слабыми, дрожащими руками.
И веселью не было конца,
Только что из первого яйца
Вылупился птенчик, и неловкой
Обнаженной маленькой головкой
Скорлупу пробил… Раздался писк
Жалобный… Благословил Франциск
Господа за то, что, умирая,
Видел, как рождалась молодая
Жизнь, и, свет еще сильней любя,
Окруженный мраком в вечной ночи,
К солнцу поднял он слепые очи,
«Господи, благодарю Тебя!..»
Только плоти слабою преградой
Дух его, как тонкою стеной,
Отделен от Бога. Он порой
Говорил: «Мне ничего не надо,
Хорошо и умереть, и жить!»
Так Блаженный, землю покидая,
Счастье высшее познал — любить,
На любовь в ответ любовь встречая.
Чтобы к Богу в мире отойти,
В темную часовню под землею
Он велел себя перенести.
Утешаясь бедностью святою,
Ризы снял и лег на голый пол,
И как в юности, когда, одежды
Сняв с себя, от миpa он ушел, —
Так теперь, исполненный надежды,
Он с печатью смерти на челе,
Все земное отдает земле
И свободе радуется: «Братья,
Я хочу быть бедным и таким,
Как родился — слабым и нагим,
Кинуться Спасителю в объятья!..»
Со свечами иноки стоят,
И один открыл на аналое
И читал Евангелье святое;
В тишине слова любви звучат:
«Дети, Я не долго с вами буду.
Ныне вам Я новую Мою
Заповедь великую даю,
И за то Я вечно в вас пребуду.
Мир вам, дети! Как Я вас люблю,
Так и вы друг друга возлюбите,
Чтоб узнали все по той любви,
Что вы заповедь Мою храните
И что вы ученики Мои.
Я приду к вам вновь и успокою.
Вы — во Мне, как Я — в Отце Моем,
И вы будете одно со Мною,
Как и Я — одно с Моим Отцом».
Он вздохнул — и кончилось мученье:
И, как будто задремав, поник
Головой на грудь в изнеможенье,
И закрылись очи. Бледный лик —
Все светлей, спокойней и прелестней…
Как дитя — у матери в руках,
Убаюканное тихой песней, —
Он почил с улыбкой на устах.
Незакатный свет пред ним сияет,
В лоне Бога дух его исчез, —
Так в лазури утренних небес
Белокрылый лебедь утопает.
1891
ВЕРА
Повесть в стихах
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Недавно рецензент довольно жёлчный
Мне говорил: «Какая тьма певцов
В наш грубый век практических дельцов!
Баллад, поэм, сонетов гул немолчный
Стоит кругом, как летом комаров
Унылое жужжанье!..» В самом деле,
Нам, наконец, поэты надоели.
Кто не рифмует?.. Целая гора
Стихов нелепых. Нынче все — поэты:
Военные, студенты, доктора,
Телеграфисты, барышни, кадеты,
Отцы семейств, юристы… Нам вчера
В редакцию товарищ прокурора
Прислал тетрадь рифмованного вздора.
И все они лишь об одном поют:
Как тяжело им жить на белом свете, —
И все страдают, плачут, мир клянут,
Бессильные, капризные, как дети,
(Их пессимистами у нас зовут), —
Повсюду жалобы: «искусство пало».
Поэтов тьма — поэзии не стало.
Нам скорбь приятна: все мы влюблены
В свою печаль и собственным напевам,
Слезам, тоске, всему, чем мы полны,
Уж слишком много придаем цены —
А жизнь для нас противна. Старым девам
Лет под сорок прилична эта грусть…
Но, Боже мой, мы знаем наизусть
Сердец разбитых стоны и признанья.
Нам, наконец, чувствительная ложь
И Надсону плохие подражанья
Наскучили!.. Как Надсон ни хорош,
А с ним одним недалеко уйдешь.
Порой стихи у нас по форме дивны,
Но все-таки мы слишком субъективны.
О, кто найдет для музы новый путь,
Кто сделает искусство не забавой,
А подвигом, кто даст нам отдохнуть
На красоте спокойной, величавой,
Кто в дряхлый мир сумеет жизнь вдохнуть,
Кто воскресит твои живые струны,
Наш царь, наш бог, учитель вечно юный,
Счастливый Пушкин? Да, в ужасный век
Сумел ты быть свободным и счастливым.
И ты страданья знал, каких вовек
Не знали мы, но умер горделивым
И не роптал, — и, жалкий род калек,
Тебе, гигант, дивимся мы с любовью, —
Твоей спокойной мощи и здоровью.
Восторженным в стихах нетрудно быть,
Но, забывая собственное горе,
В гармонию печаль преобразить,
В своей душе, как свод небесный — в море,
Весь мир и всю природу отразить, —
Вот цель поэтов, Богом вдохновенных,
Что потрудней элегий современных
И нашей модной «скорби мировой».
В тебе, о Пушкин, счастье и покой;
Ты примиряешь с жизнью, утоляя
Нам жажду сердца вечной красотой.