Неудивительно поэтому, если мы обнаружим весьма близкие христианским ритуалам обряды в стране, которая определенно не была затронута влиянием античной культуры. Я имею в виду ацтекский обряд «теокуало», «богоядения», описанный братом Бернардино де Саагуном, который начал свою миссионерскую деятельность в Стране ацтеков в 1529 г., спустя восемь лет после завоевания Мексики. Из раздавленных и размолотых семян колючего мака (Argemone mexicana) приготавливали тесто, затем из него вылепливали тело бога Уицилопочтли:
«А на другое утро
приносилось в жертву тело Уицилопочтли.
Умерщвлял его (жрец, изображавший) Кецалькоатля,
умерщвлял его копьем с кремневым наконечником,
вонзал он его в сердце ему.
Приносился он в жертву в присутствии (короля) Монтесумы
и верховного жреца,
с которым говорил Уицилопочтли,
представавший пред ним —
тем, кто приносил ему жертву,
и (в присутствии) четырех вождей молодых воинов:
в присутствии всех этих людей умирал Уицилопочтли.
А после того, как умирал он,
разрезали они тело его из теста.
Сердце причиталось Монтесуме;
другие же, трубчатые части (тела его),
служившие ему как бы костями,
распределялись среди (присутствовавших):
Каждый год ели они (тело) это.
Когда же делили они меж собой тело бога, из теста слепленное,
то доставалось (каждому) лишь по маленькому кусочку:
молодые воины ели его.
И это "ели его" называлось "богоядением":
а те, кто съедали его, назывались "богохранителями"».
Идея божественного тела, его жертвоприношение в присутствии верховного жреца, перед которым представал сам бог, что-то говоривший ему, пронзание копьем и смерть бога, последующее ритуальное расчленение и поедание (communio) маленького кусочка божественного тела — все это такие параллели, мимо которых просто невозможно было пройти: тогдашних испанских священников они заставили основательно поломать голову.
В митраизме — религии, возникшей незадолго до христианства,— получила развитие особая жертвенная символика и, очевидно, соответствующий ритуал, который, к сожалению, известен нам лишь по свидетельству немых памятников. Мы находим здесь transitus, (переход в мир иной) Митру, несущего на себе быка, жертвоприношение быка, обеспечивавшее плодородие следующего года, стереотипное изображение жертвенного акта, обрамленное двумя дадофорами, один из которых держит факел прямо, другой — пламенем вниз, трапезу, во время которой на стол клались помеченные крестом хлебцы; были обнаружены даже колокольчики, которые, по-видимому, близко родственны тем, что используются в ходе мессы. (В католической литургии, особенно до 1969 г., прихожане были в значительной мере отчуждены от богослужения, ведшегося священником на латыни и к тому же стоявшего спиной к пастве. Предоставленные самим себе, прихожане пели гимны на своем родном языке, зачастую не имевшие никакого отношения к службе, или, перебирая четки, молились про себя. Звон колокольчика привлекал их внимание к собственно литургии в ключевые моменты службы (предложение, освящение и причащение)). По своему содержанию митраистская жертва есть самопожертвование, потому что бык — в качестве Мирового быка — первоначально тождествен Митре. Наверное, этим можно объяснить искаженное мукой выражение лица тавроктона, сопоставимое с выражением лица Распятого на картине Гвидо Рени. В качестве мотива митраистский transitus соответствует Крестному пути Христа, а превращение жертвенного животного — воскресению христианского Бога в пище и питье. Изображение жертвенного актц, тавроктонии, соответствует картине распятия Христа между двумя разбойниками, один из которых возносится на небеса, другой — сходит в преисподнюю. Этих немногих замечаний о митраистском культе должно оказаться достаточно, хотя это всего лишь одна из многочисленных и многообразных параллелей к христианскому Таинству, которые можно почерпнуть из культовых легенд и обрядов, связанных с различными ближневосточными божествами, умирающими во цвете лет, оплакиваемыми и воскресающими. Любой, кому хоть сколько-нибудь известны эти религии, ни на минуту не усомнится в наличии глубокого родства между этими символическими типами и идеями. Современное первоначальному христианству и ранней Церкви язычество было насыщено подобными представлениями и философскими спекуляциями, от них отталкивавшимися; на этом фоне разворачивается мышление и визионерство гностической философии.