— У нас неприятности, Саша, — сказал он, когда они остались одни в кабинете.
— Проблемы с Ираком? — Зять знал, что вылетевший в Страсбург министр иностранных дел будет обсуждать и этот вопрос со своими европейскими коллегами. Впрочем, об этом писали во всех газетах.
— Хуже. Появились проблемы с хранением разного рода материалов, — постарался уклончиво объяснить тесть.
— Каких материалов?
— Радиоактивных. — Он все-таки не имел права говорить о том, что это было за оружие.
— Ну и что? У нас Чернобыль был, и никто из-за этого особенно не переживал.
— Теперь будут. У нас договор уже подписан с американцами. И его утверждать нужно будет в Думе. Такой скандал поднимется. И потом, ты сам знаешь, как американцы относятся к возможности хищения разного рода радиоактивных материалов. Мы только сейчас убедили сенат и конгресс США в том, что не собираемся поставлять в Иран компоненты для атомной электростанции. Представляешь, какой там будет скандал, если они узнают, что мы скрывали еще кое-что? Я ведь сам ездил в Вашингтон на переговоры, договаривался от имени страны… — Тесть вздохнул. — Вот поэтому говорят, что мораль и политика…
— Подождите, — прервал его зять, при чем тут оружие? Вы же говорите — радиоактивные материалы? Это, наверно, отходы?
Раз начав, нужно было договаривать. Манюков вздохнул.
— Нет, — сказал он, решившись, — это не совсем материалы. Это почти готовые компоненты для оружия.
— Какие компоненты? — снова не понял зять. — Их же невозможно применить без ракеты-носителя.
— Эти можно… — Он и так уже сказал больше, чем было дозволено. — Эти можно, — повторил он с отчаянием.
— О чем вы говорите? — очень тихо спросил зять. — У нас что, украли ядерную бомбу?
— Почти. И не будем больше об этом. Просто скоро по всему миру будут выставлять меня лжецом и мошенником. Президент мог не знать о существовании некоторых видов оружия, но я обязан был думать, прежде чем давать слово. — Он с отчаянием махнул рукой. — В политике нельзя быть искренним человеком, — убежденно сказал он в заключение.
— Вы не переживайте, — нерешительно сказал зять, — может, все еще обойдется.
— Да уж теперь вряд ли. Ничего, — грустно усмехнулся тесть, — пойду преподавать. Думаю, меня еще возьмут преподавателем. Придется в любом случае всю вину брать на себя. Я же не имею права подставлять Президента.
— Да, конечно, — рассеянно подтвердил Саша.
— Только ты никому ничего не рассказывай, — спохватился Виктор Федорович. — Сам знаешь, я тебе как родному, как сыну.
— Да не переживайте вы, — успокоил его зять, — все будет хорошо. Не нужно так волноваться.
Когда семья дочери уехала, Манюков отправился спать. Но спасительный сон не приходил. Он решительно поднялся, прошел на кухню и принял реланиум, надеясь успокоиться и уснуть.
Вернувшись домой, Саша долго не мог найти себе места, пока наконец не подошел к телефону. Подняв трубку, он почему-то воровато оглянулся и уже затем более уверенно набрал номер телефона.
— Алло, — сказал он быстро, словно опасаясь, что на другом конце провода повесят трубку или назовут себя раньше, чем он успеет сказать нужные слова. — Вы будете завтра в клубе? Давайте встретимся. Я хочу предложить одну тему для вашей газеты.
— Завтра, — ответил ему собеседник с легким акцентом, — давайте вместе выпьем кофе. Завтра в двенадцать часов.
Саша положил трубку и снова оглянулся. На пороге стоял его сын.
— Ты почему не спишь? — строго спросил Саша.
— А ты почему не спишь? — спросил, в свою очередь, мальчик.
— Иди спать, — разозлился отец, — поговори еще у меня.
И, не сказав больше ни слова, он повернулся к ребенку спиной, давая понять, что разговор окончен.
Поселок Чогунаш. 6 августа
Такого количества именитых гостей Центр не помнил. Новость о похищенных ЯЗОРДах уже стала темой обсуждения не только всех работающих в Центре, но и тех, кто жил в академическом городке. Новостью было и полное молчание всех телефонов. Теперь для самых срочных звонков приходилось идти к коменданту городка, а там разговаривать в присутствии сразу нескольких сотрудников ФСБ, памятуя о том, что нельзя упоминать о случившейся пропаже.
За эти два дня Игорь Гаврилович Добровольский, директор Центра, постарел на несколько лет. Он по-прежнему не верил в случившееся, все еще не хотел верить, хотя было очевидно, что два контейнера в хранилище пусты. Если учесть, что пленку с входящими и выходящими из хранилища сотрудниками просматривали сотни раз, фиксируя, кто входил и кто выходил, если учесть, что ничего не говорило о возможном похищении двух контейнеров. Если учесть, что были арестованы начальник охраны Центра полковник Сырцов и его заместитель подполковник Волнов, а директор, как порядочный человек, считал, что основная часть вины лежит именно на нем, то можно представить себе его состояние.
Сейчас в его кабинете находилось много людей. Это и прибывший заместитель директора ФСБ генерал Земсков. Это и прилетевший с ним представитель военной контрразведки генерал Ерошенко. Машков, уже два дня непосредственно проводивший расследование. Приехавшие утром Левитин и Ильин уже работали с сотрудниками Центра.
На совещание вызвали даже прокурора Миткина, пожилого высохшего человека, который и раскопал всю эту историю с убийством двух ученых. Ему было не больше пятидесяти пяти, но он выглядел гораздо старше. Добровольский знал, что Миткин давно и серьезно болеет, но по принципиальным соображениям не выходит на пенсию, предпочитая работать, пока позволяет здоровье. Рядом с ним сидел заместитель директора по научной работе Кудрявцев, имевший, как и его руководитель, беспрепятственный доступ в хранилище. Бесстрастная камера даже запечатлела, как он трижды входил за последний месяц в хранилище. И наконец, в кабинете были два человека, которым Добровольский искренне радовался. Это были академики Финкель и Архипов, члены комиссии, прибывшие для расследования ситуации на месте.
Земсков сидел в кресле директора. Формально он считался председателем комиссии, и все было правильно. Правда, он с некоторой завистью смотрел на Ерошенко и на приехавших с ним академиков. Все его попытки подставить кого-нибудь из них в качестве председателя комиссии, провалились. Возглавить комиссию должен был представитель ФСБ. Это было указание самого Президента, и Земскову пришлось согласиться, понимая, что отвертеться невозможно.
А ведь как было бы хорошо, если бы удалось возложить ответственность на военных или на ученых, которые забрали два заряда в лабораторию для проведения испытаний. Такой вывод устроил бы всех, но в таком случае следовало предъявить заряды, а их нигде не было. За прошедшие два дня Машков мобилизовал всех сотрудников и проверил каждую комнату, каждую лабораторию, каждый закоулок. Вывод оказался неутешительным — зарядов нигде не нашли. Просто невероятно, но их нигде не было. И поэтому все сидели угрюмые, мрачные, за исключением ученых: те были поражены не столько исчезновением зарядов, сколько самой возможностью похищения ЯЗОРДов из столь хорошо охраняемого Центра.
— Значит, мы должны исходить из того, что два заряда уже покинули Центр, — подвел итог неутешительному совещанию Земсков, понимая, что озвучивает собственный приговор.
— Да, — безжалостно подтвердил Добровольский, — мы нигде не смогли найти следов исчезнувших зарядов, а это может означать самое худшее…
Он замолчал, растерянно оглядывая собравшихся.
— Но это невероятно, — сказал он в заключение, — даже на записи видно, что за последний месяц никто и ничего оттуда не выносил. Как они могли исчезнуть, я просто не понимаю.
— Запись мы сейчас отправили на экспертизу, — пояснил Машков генералу Земскову. — У меня подозрение, что запись подделана. Пока не знаю, каким образом, но подделана.
— Давайте с самого начала, — мрачно произнес Земсков.
Он знал, что их беседа, фиксируется и еще много раз будет проверяться и перепроверяться, перед тем как они примут окончательное решение, Значит, нужно опросить всех, постаравшись переложить хотя бы часть ответственности и на них.