В тот момент, когда он предложил место в группе, я действительно думала, что мне чертовски повезло, ведь мы будем видеться каждый день, но сейчас… Сейчас, узнавая неординарную противоречивую натуру парня, вливаясь в коллектив, музыку, понимаю: я это делаю не только для того, чтобы стать ближе к Сину Эвансу. Мне нравятся изменения. Я не чувствую себя той слабой девчонкой, которая пряталась, старалась быть невидимкой, смущалась, краснела, запиналась. Я рада, что сейчас во мне постепенно оживает более уверенная Джи Браун.
Утром следующего дня, когда мы с отцом заходим в гараж Шема, парни удивленно смотрят на нас, открыв рты. Затем быстро приходят в себя и уважительно жмут руку папе и знакомятся. Я наблюдаю за этим с застенчивой улыбкой на губах и кошусь на Сина. Брюнет сидит без особого энтузиазма с лицом: «без настроения, лучше не трогать» — написано на лбу большими буквами.
— Ладно, ребятки, удивите старика, — папа устраивается в кресле и ободряюще улыбается.
Парни пару минут настраивают инструменты, Шем с широкой улыбкой на губах крутит палочками за ударной установкой, весь наготове, а я поворачиваюсь к Эвансу, спрашивая:
— С чего начнем?
— People are strange, — сухо бросает он и проводит пальцами по струнам гитары.
— Окей, — отворачиваюсь, глядя на внимательно наблюдающего отца.
— Люди для тебя чужие, когда ты просто прохожий. Их лица выглядят уродливыми, когда тебе одиноко. Женщины кажутся порочными, когда тебя не хотят, а улицы кривы, когда ты чувствуешь себя подавленным.
— Когда ты чужой, ты видишь лица, словно через завесу дождя…
Распахиваю глаза и оторопело смотрю на Сина, сосредоточенного на Гибсоне. Боже… Зачем им вокалистка, если голос Эванса… Даже не знаю, как описать. Бывает такое, когда получаешь наслаждение, слушая только тембр, и уже не важно, какая внешность у человека.
— Джи?
Хлопаю ресницами, осознавая — все в ожидании уставились только на меня, пока я пребываю в немом шоке.
— Простите.
Син насмешливо хмыкает, и мы играем заново. Все никак не могу привыкнуть к тому, как он поет. Его голос такой насыщенный, переливающий всеми красками, глубокий, чистый. Черт, только от одного бэка Эванса аудитория будет наша — от пары фраз все превратятся в лужицы. ПОЧЕМУ ОН НЕ ПЕЛ РАНЬШЕ? Я не понимаю.
Перевожу взгляд на отца и замечаю, как он с интересом изучает Сина, не Райта или Оззи — всем его вниманием завладел Эванс.
— Что ж, ребятки, неплохо, неплохо, — произносит Руперт, когда заканчивается композиция. — Есть один момент: сыграйте первый куплет, а ты, Син, спой.
Я перевожу взгляд с отца на замершего Эванса. С ним что-то не так. От парня исходит такой неимоверный холод, что бегут мурашки по коже: челюсть напряжена, на лбу появилась испарина. Подхожу и осторожно дотрагиваюсь плеча.
— Син…
Он как будто выныривает из своих раздумий и бросает на меня тяжелый взгляд. Опускаю руку и сжимаю пальцы в кулак, не отрывая обеспокоенного взгляда от потемневших сапфиров. Руперт Браун сидит со сдвинутыми к переносице бровями и постукивает нетерпеливо по подлокотнику.
— Хорошо, — выдавливает Эванс лишь одно слово.
Присаживаюсь на краешек дивана, внимательно глядя на парней. Голос Сина разливается по помещению, моим сосудам, органам, и я вновь задыхаюсь от восторга. Как глупо… Глупо прятать такой бриллиант. Он талантливый не только гитарист, но и певец. Не понимаю, почему Син старательно закапывает дар. Восхищенно слушаю каждую строчку, слово… Но все заканчивается с первым куплетом, а я сижу с разинутым ртом.
— Как видите, любая песня звучит по-другому, когда ее исполняют разные люди, — произносит, откашливаясь, мой отец. — Было бы неплохо петь дуэтом: баритональный тенор и драматическое меццо-сопрано. Что ж, давайте подробнее обсудим игру каждого…
Он поднимается и разговаривает с парнями, используя непонятные термины типа сустейн (продолжительность звучания извлечённой ноты), фидбэк (обратный сигнал, при котором струны резонируют с выходным сигналом), баррэ (приём игры на гитаре и некоторых других музыкальных инструментах, когда указательный палец играющей на грифе руки, зажимает одновременно все или несколько струн на грифе).