Уже во времена Людовика Святого толпы мужиков бродят по всей Франции, грабя и убивая. Они режут священников, оскверняют св. дары – опять то же самое! пока их не разгоняют и не уничтожают «quasi canes rabidi passim detruncati»[29], говорит Нанжи со злобной удовлетворенностью.
В следующем поколении вновь страшное мужицкое восстание. Опять оно подавлено и мужики, после ужасающих пыток, повешены: illic viginti, illic triginti secundum plus et minus suspendens in patibulis et arboribus…[30]
Самые тяжкие и самые яростные восстания повторились в Лангедоке в 1381 году. Крестьяне набросились на знатных и священников. Они немало позабавились с ними. Приэр де ла Брюйер, предводитель шайки, приказывал отрезать им пальцы, сдирать кожу с тонзуры и сжигать их потом a petit feu[31]. Дело обстояло очень плохо: L'on craignait que toute la gentilesse ne perit[32], говорит Фруассар. Крестьяне расплачивались за века страданий, за побои и голод, за кровопийство знати.
Опять восстание подавили с ужасным зверством; знать была более утончена в применении пыток, чем крестьяне.
Крестьянин должен был предаться дьяволу. Он один питал к нему сострадание, он один давал ему несколько часов счастья, ибо он один давал ему возможность отомстить знати, для которой крестьянин вовсе не был человеком.
Многочисленны были муки, которыми дворянин помогал крестьянину здесь, на земле, искупить часть его грехов.
Знаменитый Гуго Гиз ввел в моду потчевать крестьян пинками и заставлять их лаять по-собачьи.
Другим традиционным развлечением было бросить крестьянина в кадь, в которой обычно ставили тесто, перевернуть кадь, притащить его жену и изнасиловать ее тут же на кади. А если еще попадался ребенок, тогда удовольствие достигало полного размера. Привязывали дитя короткой веревкой к ноге кошки. Чем больше дитя кричало, тем бешенее становилась кошка. И вот картина: мужик вылезает из бочки, совсем белый от муки, выглядя как самый смешной в мире клоун, жена его плачет и дрожит всем телом, дитя залито кровью, изодрано бешеной кошкой. Jus primae noctis[33] было тоже хорошим изобретением, чтобы рассеивать скуку знати.
Правда, в смысле половых наслаждений знать была в достаточной степени утомлена, но божественное зрелище – видеть отчаяние рогатого мужа! А если он противился, Боже, как забавны были его крики, когда ему задавали трепку. И если он и тогда не успокаивался, то его вешали.
Таковы были три главных увеселения знати. При первом смеялись, при втором – смеялись до слез, при третьем – при гримасах повешенного – прямо-таки лопались от радости. И при таких-то обстоятельствах народ должен был быть богобоязненным! И вот пришло время, когда казалось, что все человечество сошло с ума. От чумы, разразившейся в 1347 г. и продолжавшейся 16 месяцев, вымерла добрая четверть населения Европы. За чумой пришел голод, люди ели нечисть и собак, «chair et trippes»[34]. После этого – опять эпидемия и опять голод. Все люди бродят с места на место, никто не работает, все в безумном отчаянии ожидают смерти. «Faisons, – так кричали сельские жители, – aux bois aves les betes fauves. Adieu les femmes et les enfants! Faisons le pis que nous pourrons. Remettons nous en la main du Diable»[35]. Восемьсот тысяч безумных флагеллантов странствуют по всей Франции, весь народ заражен эпилептической чумой и начинает плясать и перед лицом вер ной смерти впадает в оргиастический бред, сметающий все преграды.
Сумасшедший народ управляется сумасшедшими королями.
Во Франции – жалкий идиот Карл VI, потерявший последние остатки разума на диких оргиях авиньонского папского двора. В Богемии – император Вацлав, которого никто никогда не видел трезвым, бешеный безумец, перед кем никто не был уверен за свою жизнь. В Португалии – мрачный маньяк дон Педро, сошедший с ума от тоски по своей покойной супруге. Папа Бенедикт XIII низложен, и римляне неистовствуют против его заместителя Бонифация.
Пренебрегают всеми небесными радостями и не забывают в экстатических оргиях страшного отчаяния сердца. «Rien ne niest plus, plus ne niest rien!»[36]. Эти отчаянные слова вдовы убитого герцога Орлеанского кажутся эпиграфом всего столетия. Нет больше короля – и, что еще хуже – нет больше папы. Пьер О'Бэ читает в Париже собравшемуся народу королевское послание, что отныне не должно повиноваться ни римскому папе, ни авиньонскому; папских послов влекут по улицам в папских тиарах, и какой-то знатный монах кричит к величайшему увеселению народа, «quod anum sordidissimae omasariae osculari mallet quam os Petri»[37].
Магия попадает в невероятный почет; Сатана становится популярным и всякие волшебные искусства пользуются большим успехом. Во дворце короля собираются колдуны всех стран и заклинают бесов, которыми одержим король; на колоссальнейших сковородах сжигают редкие травы, принесенные в Европу цыганами; бедный король забавляется волшебной книгой Смарагд; толкут жемчуг и дают магам драгоценную пыль, чтобы они могли подчинить бесов; весь народ, даже клир, принимают участие в этих заклинаниях. Никола Фламель строит гигантскую лабораторию, чтобы добыть золото; посреди Парижа, совсем рядом с Церковью Сен-Жак составительница ядов делает прекрасные дела, продавая свои изделия герцогам, а в это время народ исполняет на всех вершинах распутные пляски в честь князя тьмы.
35
Отправляемся в леса с хищными животными. Прощайте, женщины и дети. Хуже всего, что мы разлучаемся. Отдаемся в руки Дьявола. – фр.