Выбрать главу

В постели умирал от болезни изнуренный мальчик, который решил сделать то, на что не отваживался никто из рода Стронгбоу: внести в жизнь случайность и изгнать предопределение. Прежде всего он решил выжить, но это далось ему лишь ценой полной глухоты. Во-вторых, он решил стать крупнейшим в мире специалистом по растительному миру, ввиду того, что в столь юном возрасте люди его мало занимали.

До приступа менингита он был среднего роста. Однако кризис, связанный с приближением смерти, и воспоследовавший засим торг с собственной судьбой внесли свои изменения. К четырнадцати годам ему предстояло вытянуться до шести футов, а к шестнадцати он достиг своего полного роста: семь футов и семь дюймов.

Разумеется, его дядюшки и тетушки были крайне озадачены событиями двенадцатого года его жизни, но все еще пытались жить так, как жили Стронгбоу во все времена. Так, когда он еще лежал в постели, потихоньку выздоравливая, — а это пришлось как раз на канун Рождества, — они вновь собрались в большом банкетном зале на традиционный подушечный матч. Исполнившись страха и беспокойства, они отважно пытались вести себя как обычно, упорно отшлифовывая семейную традицию, так же как некогда первый из герцогов начищал свои доспехи.

Пока из зала убирали мебель, они разбирались на команды и игриво подталкивали друг друга, улыбаясь, кивая и вежливо похохатывая, шлепали разок-другой по мягкому месту, терпеливо образуя очереди, чтобы через минуту столь же терпеливо перестроиться, флегматично стояли рядком, обменивались замечаниями о дождливой погоде и беспомощно хихикали, придя к абсолютному согласию.

Оставалось лишь несколько минут до полуночи, открывавшей канун Рождества — первого из двенадцати дней веселой возни и обжиманий. Но когда игровое поле было расчищено, в тот самый миг, когда в центре торжественно возложили атласную подушечку и вот-вот должна была начаться потеха, в зале вдруг воцарилась жуткая тишина.

Все обернулись. В дверях стоял их изможденный племянник, уже ставший на пару дюймов выше, чем им помнилось. Прямо перед собой он держал наготове средневековую пику двенадцати футов длиной, тяжелую и зловещую.

Мальчик направился прямо на середину зала, пронзил атласную подушечку и швырнул ее в камин, где та, полыхнув, моментально сгорела. Вслед за этим, произнося слова то громогласно, то едва слышно, — потому что он еще не мог модулировать свой голос, не слыша его, — мальчик объявил, что все они изгоняются из его дома и владений навеки. Если хоть кто-либо из родственничков будет обнаружен на его земле после того, как часы пробьют полночь, прокричал он, их постигнет участь этой подушки. Раздался вопль, все ринулись к дверям, а будущий двадцать девятый герцог Дорсетский невозмутимо приказал вернуть мебель на место и взял судьбу в свои руки.

* * *

Первым деянием юного Стронгбоу стала инвентаризация всего найденного в усадьбе. Со свойственной ботаникам страстью к классификации он желал знать точно, что именно унаследовал, а потому ходил из комнаты в комнату с ручкой в одной руке и гроссбухом в другой, записывая все подряд.

Увиденное привело его в ужас. Поместье оказалось громадным мавзолеем, хранившим не менее пятисот тысяч отдельно взятых предметов, приобретенных его семейством за шестьсот пятьдесят лет полного бездействия.

Именно там и тогда он принял решение никогда не обременять свою жизнь материальными благами, и именно по этой причине, а не из тщеславия, когда, в возрасте двадцати одного года, пришло его время исчезнуть в пустыне, он взял с собой только лупу и переносные солнечные часы.

Но такая доведенная до крайности простота оставалась уделом будущего. Теперь же ему предстояло овладеть профессией. Он методично опечатал большую часть усадьбы и перебрался в центральный зал, в котором оборудовал большую ботаническую лабораторию. Там он и жил аскетом на протяжении шести лет, а в шестнадцать написал ректору Тринити-колледжа заявление, что готов прибыть в Кембридж для получения ученой степени в области ботаники.

К краткому посланию прилагался перечень его достижений.

Беглое владение древне- и среднеперсидским, знание иероглифов, клинописи и арамейского, классического и современного арабского, общие познания в греческом, еврейском, латыни и европейских языках, по мере надобности хинди и все необходимые для работы науки.

Наконец, в качестве образчика уже предпринятого научного исследования, он прилагал короткую монографию о папоротниках, произрастающих в его поместье. Ректор Тринити-колледжа отдал этот документ на изучение специалисту, который определил его как самое подробное и зрелое исследование папоротников, когда-либо написанное в Британии. Монография была опубликована Королевским Обществом в специальном бюллетене, и таким образом имя Стронгбоу впервые появилось в печати, чтобы однажды стать синонимом отъявленнейшей развращенности.

* * *

Три поразительных происшествия, случившихся почти одновременно, сделали Стронгбоу легендарной личностью в Кембридже. Первое произошло под Хэллоуин, второе за пару недель до Рождества, а третье — в ночь зимнего солнцестояния.

Накануне Хэллоуина произошла драка с самыми ужасными университетскими забияками. Напившись крепкого портера, эти печально известные молодые люди перегородили переулок и принялись тузить друг друга при свете осенней луны. Собралась целая толпа, и, покуда вспотевшие бойцы раздевались до пояса, делались ставки.

Переулок был узенький. Получилось так, что Стронгбоу свернул в него как раз тогда, когда драчуны приготовились к бою. Проведя весь день в поле за сбором полевых цветов, образцы которых он нес в руке, он слишком устал, чтобы возвращаться и обходить переулок кругом. Он вежливо попросил собравшуюся толпу посторониться и дать ему пройти. На несколько мгновений в переулке воцарилась тишина, а затем грянул хриплый хохот. Букетик выбили из руки Стронгбоу, цветы полетели на землю.

Он устало опустился на колени, отыскивая свои цветочки при свете луны в щелях между булыжниками. Подобрав все, он двинулся вперед, с цветами в одной руке и бешено работая второй.

Никто не смог до него дотянуться по причине его необыкновенной длиннорукости. Через считанные секунды дюжина парней лежала, скорчившись на мостовой, с переломами, а кое-кто и с сотрясением мозга. Прижавшиеся к стенам зрители видели, как Стронгбоу бережно отряхнул цветочки, вернул букетику первоначальный вид и направился домой.

Второе происшествие было связано с национальным турниром Англии по фехтованию, который в том году проводился в Кембридже. Стронгбоу, хоть он и не был известен как фехтовальщик, подал заявку на участие в предварительных состязаниях для любителей и предъявил рекомендательные письма двух итальянцев, мастеров с международной репутацией. Когда его спросили, в каком виде состязаний он желает участвовать, в боях на рапирах, шпагах или саблях, он ответил: во всех трех.

Такое заявление звучало бы смехотворным, даже если он и брал уроки у двух мастеров. Однако в конце концов ему позволили принять участие во всех трех состязаниях, поскольку в письмах итальянцев, как он справедливо указал, не уточнялось, на каком именно оружии он специализировался.

По правде говоря, не специализировался он ни на одном из трех, как и не учился никогда ни у этих двух итальянцев, ни вообще у кого бы то ни было. Годом раньше, обнаружив, что из-за ускоренного роста в нем развивается неуклюжесть, он решил поупражняться в ловкости. Фехтование подходило для этой цели не хуже прочих видов спорта, а посему он прочел классическое руководство по фехтованию и сражался сам с собой перед зеркалом по часу в день.

Затем подошло время отправляться в Кембридж. Проезжая через Лондон, он узнал, что в городе остановились два знаменитых итальянца и дают уроки членам королевской семьи. Желая знать их мнение о некоторых используемых им приемах, не встречавшихся ему ни в одном учебнике, он предложил мастерам изрядную сумму денег за то, чтобы услышать их просвещенное суждение.