Но уехал мэр недалеко и потому пытался постоянно руководить действиями своего адвоката при помощи ежедневных — и многократных! — телефонных звонков и не реже чем раз в месяц лично являлся в офис Лэнга.
В записке было сказано, что мэр хотел обсудить те пункты обвинения, которые были связаны с уклонением от уплаты налогов — самым опасным из всего, что вменялось ему в вину. Если удастся отбиться от этого обвинения, все остальное отвалится само собой. Объяснить, откуда у него взялось столько наличности — труднее всего, а не объяснить — значит фактически сознаться в преступлениях. Мэр вел роскошную жизнь на глазах у всех, а его кредитные карточки пополнялись хорошо если на тысячу в год. Он ездил в игорные зоны, делал дорогие подарки, закатывал шикарные приемы — и за все расплачивался наличными. Движение наличных денег почти невозможно проследить, но они и наводили на самые серьезные подозрения. Объяснения вроде того, что ему, дескать, постоянно везет во время традиционной еженедельной игры в покер в гостях у кого-нибудь из близких друзей, не убедят прокурора. Тем более что о подобных доходах мэр тоже не сообщал.
Он уверял, что все дело в том, что за всю жизнь так и не научился вести учет доходов и расходов. Правительство же склонялось к мысли, что он не сумел отвыкнуть от привычки запускать руки во все фонды, из которых город платил подрядчикам.
Заработок мэра составлял 110 000 долларов в год. За последние двенадцать месяцев пребывания на посту он съездил в Париж, полдюжины раз посетил Лас-Вегас и выкупил самые дорогие места на матчи Суперкубка по футболу и Всех звезд НБА. И за все это он расплачивался наличными. Также за наличные он покупал всякие безделушки для нескольких различных дам, составлявших ему компанию во всех этих увеселениях; правда, жену он подарками не радовал.
Ни супружеская верность, ни бережливость не входили в число достоинств мэра.
Когда же кто-нибудь из снедаемых постоянным любопытством журналистов задавал ему вопросы о прошлом, тот отделывался одним и тем же ответом: «Зато я присутствовал на всех до одного баскетбольных матчах, в которых участвовал мой сын».
Увы, в его деле не помогло бы даже звание «Лучший отец года».
Лэнг скомкал розовую картонку и точным броском отправил ее в корзину для бумаг, стоявшую рядом со столом Сары.
Он уже набрал номер, чтобы ответить на один из остальных звонков, как в двери вновь появилась Сара.
Лэнг закрыл трубку ладонью.
— В чем дело?
— К вам человек из ФБР, мистер Уитерспун.
Странно.
Люди из ФБР, набравшиеся чванства во времена Гувера и сохранившие его до сих пор, обычно не являлись к свидетелям, а вызывали их к себе. И потому Лэнг предположил, что Уитерспуну от него было что-то нужно.
Он не ошибся.
Еще перед тем как усесться в кожаное кресло с высокой спинкой (решительно отказавшись перед этим от предложения Сары подать кофе), Уитерспун поинтересовался, нельзя ли ему получить список всех сотрудников фонда, которые курировали работу доктора Льюиса или могли так или иначе быть знакомы с нею.
Лэнг на мгновение задумался. Из жизненного опыта он знал, что Федеральное бюро расследований требовало от своих сотрудников отнюдь не высоких моральных качеств и умственных способностей, а въедливости и скрупулезности в расследованиях. Допросы сотрудников фонда могли растянуться на несколько месяцев. Кроме того, подобное расследование должно было в точности повторить все то, что должен был сделать Морз.
— Детектив Морз просил меня о том же самом. Не сомневаюсь, что он предоставит вам любую информацию, какую ему удастся получить.
Глаза Уитерспуна чуть заметно прищурились; он не пошевелился.
— Детектив Морз не проявляет ни малейшего желания сотрудничать с федеральными властями.
Это ему еще один плюс.
Лэнг подался вперед и поставил локти на стол.
— Агент Уитерспун, поймите, пожалуйста, на то, чтобы допросить всех, кто мог иметь отношение или хотя бы представление о работах доктора Льюиса, у полиции Атланты уйдет очень много времени. А потом еще и вы собираетесь начать все сначала! Моим служащим просто некогда будет работать.
— Это вовсе не аргумент, когда речь идет о федеральном расследовании. И вообще любого действия, какое заблагорассудится предпринять правительству.
Лэнг откинулся на спинку кресла и сцепил пальцы лежавших на столе рук. В надежном домике поросенок чувствует себя спокойно и уверенно, как бы ни дул и ни ярился злой и страшный серый волк.
— Тут вы, несомненно, правы. Но ведь вы же не ведетефедеральное расследование, не так ли? Я хочу сказать, что под федеральную юрисдикцию попадают не единичные убийства, да еще и совершенные при особых обстоятельствах — например, при террористических актах.
Глаза Уитерспуна остановились на дипломе юриста, висевшем в рамочке на стене за спиной Лэнга.
— Я, кажется, уже говорил, что дело здесь касается национальной безопасности.
Лэнг и сам не мог ни точно объяснить, ни даже сформулировать хода своих мыслей. Возможно, дело было в том, что его собеседник так настойчиво ссылался на национальную безопасность — понятие, которое за время «холодной войны» было затрепано до такой степени, что просвечивало насквозь, словно ломтик деликатесной ветчины. И, вероятно, еще и в облике самого Уитерспуна, наводившем на ассоциации то ли со снулой, уже слегка пованивающей рыбой на прилавке, то ли с торговцем, настойчиво убеждающим покупателей, что рыба свежая.
— Полагаю, если я спрошу вас, каким образом здесь затронута национальная безопасность, вы скажете, что не вправе ответить на этот вопрос, ну, и все такое прочее.
Агент ФБР кивнул.
— Я не сомневался в том, что вы понимаете ситуацию.
«Куда лучше, чем ты считаешь» , —мысленно ответил Лэнг. В его время к словам «национальная безопасность» относились примерно так же, как к технологии изготовления колбасы — чем меньше народу знает, что она представляет собой на самом деле, тем лучше.
— Вы же знаете, что я могу получить ордер и изъять всю вашу документацию, — добавил Уитерспун, даже не пытаясь скрыть угрожающую интонацию.
— Нет, не знаю. Нет преступления, находящегося в федеральной юрисдикции, значит, и ордера быть не может. Что бы вы ни думали о законах о госбезопасности, принятых после одиннадцатого сентября, у нас пока еще действует Конституция. — Лэнг поднялся и протянул непрошеному посетителю руку.
— Был рад встрече.
Уитерспун обжег взглядом протянутую руку и, не сказав больше ни слова, быстрым шагом вышел из кабинета.
— Похоже, он рассердился, — заметила Сара, когда за агентом захлопнулась дверь.
— Вы угадали.
— И чем же вы его так взбесили?
— Чем? Напомнил о Четвертой поправке к Конституции [11].
— Вряд ли стоило из-за этого так беситься.
— Да, пожалуй, — согласился Лэнг.
Он на секунду задумался.
— Сара, не могли бы вы отыскать номер уполномоченного ФБР в Атланте? Мерфи, кажется, или как-то в этом роде.
Через несколько минут Сара сообщила ему номер.
— Значит, его зовут О’Нейл… — Лэнг пожал плечами и набрал номер.
С О'Нейлом его соединили почти сразу, потребовалось сказать лишь несколько слов человеку, взявшему трубку.
— Мистер Рейлли, если вы звоните по поводу обвинений, выдвинутых против мэра, вам следует обращаться через управление прокурора.
— Я вовсе не по этому делу, но все равно благодарю за совет, — быстро ответил Лэнг. — Мне тут довелось пообщаться с одним из ваших агентов, Чарльзом Уитерспуном. Парень, кажется, расследует убийство, а я никак не могу углядеть здесь связи с федеральными органами. Я не против того, чтобы помочь, но…
— Как, вы сказали, его зовут?
— Уитерспун, Чарльз Уитерспун.
Последовала столь длинная пауза, что Лэнг испугался, не прервалась ли связь.
— Мистер Рейлли, вы уверены, что этот Чарльз Уитерспун работает в Атлантском отделении бюро?
11
Четвертая поправка к Конституции США запрещает произвольные обыски и аресты и требует, чтобы ордеры на арест имели основание и были санкционированы судом, а также говорит о том, что в ордере должно быть четко указано, что именно является объектом поиска.