Они возвратились в конюшню, спешились и рука об руку направились к дому. Как только они повернули за угол и конюхи не могли их больше видеть, Стивен ее обнял.
— Джудит, все решено. Через три недели премьер–министр объявит о своем уходе в отставку и будет избран новый лидер партии.
— Ты.
— Я заручился ее поддержкой, и хотя, как я уже говорил тебе, на этот пост есть и другие претенденты, надеюсь, все будет в порядке. Последующие несколько недель, до самых выборов, будут просто сумасшедшими. Мы не сможем часто видеться. Ты не возражаешь?
— Конечно, нет. Может, пока ты будешь занят, мне удастся закончить свою книгу. Между прочим, сэр Стивен, вы мне больше нравитесь в костюме для верховой езды, чем в своей деловой одежде или во фраке. Мне кажется, в нем вы немного похожи на Рональда Колмана. Я любила по ночам смотреть старые фильмы с его участием, и этот красавец всегда был моим любимым артистом. Я начинаю чувствовать себя, как Паула из фильма «Случайные плоды». Ты помнишь, она и Смизи вновь нашли друг друга почти в нашем возрасте?
— Джудит! — донесся до нее будто издалека голос Стивена.
— Извини, дорогой, я задумалась. Я вспоминала наш уик–энд и то, как я сравнила тебя с Рональдом Колманом.
— Мне жаль тебя разочаровывать, но ты явно несправедлива к покойному мистеру Колману. Что ты делаешь сегодня вечером?
— Соображу сейчас что–нибудь на ужин и снова засяду за машинку. Исследования, конечно, вещь хорошая, но, как ты понимаешь, книга моя от этого не увеличивается.
— Ну что же, не буду тебя отвлекать, работай. Да, выборы состоятся тринадцатого марта. Ты не возражаешь, если мы тихо обвенчаемся в апреле, лучше всего в Эдж Бартоне? Из всех мест я, наверное, только там и чувствую себя как дома. С самого моего рождения он неизменно означал для меня прибежище, мир и покой. И мне кажется, ты уже в какой–то мере уловила эту создаваемую им атмосферу.
— Да, конечно.
Положив трубку, Джудит почувствовала, что больше всего на свете ей хотелось бы сейчас лечь в постель и почитать что–нибудь перед сном. Но она и так уже потратила почти целый день на покупки в «Харродзе» и поиски в Центральном регистрационном бюро.
Решив не баловать себя, она приняла душ, надела теплую пижаму и халат, разогрела консервированный суп в банке и возвратилась к письменному столу. С нескрываемым чувством удовлетворения перелистала уже готовую часть рукописи, где она писала о событиях, приведших к Гражданской войне, о поражениях и победах, упущенных возможностях на примирение между королем и парламентом и, наконец, о поимке Карла I, суде над ним и его казни. Сейчас она была где–то на середине своего повествования о возвращении в Англию Карла II, о его обещании свободы вероисповедания, «свободы совести» и суду над депутатами, подписавшими его отцу смертный приговор.
Карл II возвратился в Англию в день своего тридцатилетия, двадцать девятого мая 1660 года. Джудит взяла ручку, собираясь подчеркнуть строки, где писала о числе полученных им от роялистов петиций, в которых они просили передать им титулы и конфискованные поместья сторонников Кромвеля.
В голове у нее шумело. Шрам на правой руке с каждой секундой становился все более красным.
— О, Винсент, — прошептала она.
Было двадцать четвертое сентября 1660 года…
Все шестнадцать лет после смерти Винсента леди Маргарет и сэр Джон прожили мирно в своем поместье Эдж Бартон. Единственным утешением для леди Маргарет все эти годы была казнь короля и поражение роялистских войск. По крайней мере, дело, за которое отдал жизнь ее сын, одержало победу. Но за эти годы они с сэром Джоном постепенно отдалились друг от друга. Уступив ее яростным требованиям, он подписал смертный приговор королю и так никогда и не простил ей этого.
— Достаточно было бы просто изгнать его из страны, — говорил он ей несколько раз после этого с нескрываемой печалью в голосе. — Чего мы добились? Мы получили себе на шею лорда–протектора, который держит себя, словно он монарх, а его приверженность пуританству лишила Англию свободы вероисповедания и всех остальных привычных нам радостей.
Любовь к угасающему на ее глазах мужу, почти столь же сильная, как и ненависть к казненному королю, понимание, что лорд Джон никогда не простит ей требования подписать Карлу смертный приговор, и постоянная, нисколько не ослабевающая с годами тоска по сыну совершенно изменили характер Маргарет.
Она понимала, что постепенно превращается в озлобленную, ожесточенную женщину. Ее крутой нрав был притчей во языцех, а зеркало говорило, что она ничем больше не напоминает юную дочь герцога Уэйкфилда, которая была первой красавицей при дворе, когда она выходила замуж за сэра Джона Кэрью. Только когда она сидела подле Джона, слушая, как он все больше и больше говорит о прошлом, вспоминала она, какой счастливой когда–то была ее жизнь.