– Видишь ли, – я не знал, как выйти из положения, – за все это время, что ты был в коме, в твоем организме произошли некоторые изменения…
Он испугался. Лицо его посерело и беспомощно обвисло. Я помолчал и добавил:
– Да нет, сейчас тебе ничего не грозит…
Но он мне не поверил:
– Да скажи же, наконец, о чем идет речь?
Мне показалось, голос его сел, как электрическая батарейка в плеере.
– У тебя есть зеркало?
Он пожал плечами.
– Откуда я знаю? – с трудом прохрипел он.
На подоконнике лежало маленькое зеркальце. Его бог знает когда оставила здесь Абби. Я протянул его Руди. Он взял его осторожно, словно это была гремучая змея. Но, разглядев себя в нем, вдруг расплылся в улыбке и забулькал странным смешком:
– Охренеть! Я бы не дал себе даже шестидесяти…
– И я бы тоже, – усмехнулся я в ответ.
Руди посмотрел на меня более пристально и с осторожностью в голосе спросил:
– Ты можешь хоть что-то объяснить?
– Ты знаешь, что попал в аварию?
Он задумался, но ненадолго.
– Смутно… Да-да… Но все в каком-то тумане… Я побежал за пакетом для собаки. Его оставила эта дура – жена ректора…
– И тебя сбил полугрузовик, – направил я его в нужную сторону.
Руди кивнул, продолжая напряженно вспоминать, и я продолжил:
– Он несся на слишком высокой скорости и не смог затормозить.
– Водителя нашли?
Я покачал головой:
– Нет…
Руди снова бросил любопытный взгляд в зеркало, и по его лицу вновь пробежала лукавая усмешка:
– Выходит, авария пошла мне на пользу?
Теперь он застал меня врасплох. Что я мог ему ответить?
– С одной стороны, пожалуй, – да!
Руди сразу же встрепенулся:
– Что значит – с одной стороны? Ты что, шутишь?
Но на этот раз я был более решителен:
– Нет, – сказал я. – Нисколько…
– Что ты темнишь, Чарли? – поморщился он, будто попробовал что-то очень кислое.
– Ты болен, Руди…
– Все еще?.. Это что, безнадежно?.. – Он даже побледнел, а руки его беспомощно провисли на одеяле: – Рак, что ли?
Я раздосадованно пожал плечами:
– Да нет, конечно, – я тянул как мог, мучительно раздумывая, как ему все проще и безболезненней объяснить, и он начал злиться. – Никакого рака у тебя не было и нет. Но если мои догадки верны, ты будешь молодеть и дальше.
– Что? – хихикнул он и икнул.
Я неопределенно пожал плечами.
– Да? И что в этом плохого?
Я собрался с духом. Мне было нелегко:
– Видишь ли… Ты будешь молодеть и молодеть… Пока…
– Что – «пока»? Не тяни же ты! – взорвался он – У тебя что, язык отсох?
Я зажмурился. Сделал вид, что он меня обидел: мне требовалось время, чтобы удачнее выкрутиться. Я махнул рукой:
– Ладно, скажем так! Боюсь, что каждый месяц ты будешь становиться моложе на год…
Лицо у него было такое, словно он, услышав мое сообщение, сразу поглупел. Ситуации, в которой он оказался, Руди явно не понимал. Да и кто бы другой на его месте понял? Покачав головой и вздохнув, я продолжил:
– К сожалению, процесс уже начался…
– Но почему – к сожалению? – почти плачущим голосом спросил он.
Я вытащил из кармана незажженную сигару. Курить здесь было нельзя. Но я никак не мог собраться с мыслями:
– Видишь ли, за полгода в коме ты уже помолодел на шесть лет. А через год будешь моложе еще на двенадцать лет. Через два тебе будет на двадцать четыре меньше. И так – все время, пока… Продолжать?..
Руди пытался представить себе последствия этого внезапного открытия. Мысли проносились по его лицу, как огни курьерского поезда. Ему потребовалось несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя. Я видел, что он совершенно растерян. Даже подавлен. Мне так хотелось прийти к нему на помощь, но как? Этого я, увы, не знал.
В глазах Руди мельтешили сполохи испуга.
– То есть как?.. Это что, выходит, через четыре года мне будет шестнадцать? А что через пять? А дальше? Я что, стану младенцем, что ли?
Я зажмурился: ведь я и сам понятия не имел, к чему это все приведет.
– Может, ты еще скажешь, что мне придется влезать в чью-то вагину?
– Не знаю, Руди, – сознался я. – Если бы я только знал…
РУДИ
Оставшись один, я еще долго лежал с закрытыми глазами. Голова кружилась от неотвязной тревоги. А тут еще эти больничные запахи: никогда раньше я не был к ним так чувствителен…
Обрывки воспоминаний из знакомого прошлого наплывали на абсолютно чужое настоящее. Одно наслаивалось на другое, отталкивалось, вновь намертво сцеплялось, внезапно исчезало. Едва мысль из вчера перескакивала в сегодня, как сердце начинало стучать, словно отбойный молоток, или вовсе вдруг замирало. Что теперь со мной будет? Как сложится жизнь? Куда спрятаться от судьбы, которая тяжело дышит в затылок? Возврата назад нет и не может быть: каждый шаг вперед ведет в неизвестность, и может даже хуже – в пропасть.
Только теперь я по-настоящему осознал, что такое наперед знать свою судьбу. Ты не просто приговорен к смерти: твой приговор обжалованию не подлежит. Надежды нет никакой, да и не может быть. Ведь ты – в такой тюрьме, откуда никто, никуда и никогда не убегал: она внутри тебя самого. Часовые в ней – самые надежные, их не подкупишь.
Конечно, срок, выделенный мне, мог бы быть много короче, и нашлись бы, уверен, люди, которые бы мне даже позавидовали. Но на эту растянутость во времени накладывалась еще мысль о том, что я перестану быть самим собой и превращусь в кого-то совершенно на себя непохожего. Такая неизвестность способна свести с ума. Ведь даже представить себе, что со мной будет и как мне выпало жить дальше, невозможно…
Закрыв глаза, я старался убедить себя, что все свои страхи я сам же и вбил себе в голову. «Вшивый интеллигент, задроченный профессор, окончательно закомплексованный яппи, – ругал я себя, – а ну очнись!» На короткое время это помогало. Тебя, как шлюха в кровати своими голыми ляжками, начинала манить какая-нибудь забубённая греза, и ты уже не мог с нею совладать. Но проходила минута-две, и в мозгу, как буквы на стене вавилонского царя Валтасара из Библии, возникали тяжелые раздумья и опасения. Перед ними беспомощен и бессилен любой смертный.
Странно, но я вдруг начал видеть себя со стороны. Говорят, это случается, когда человек – на пороге клинической смерти. Но я-то ведь уже дважды – туда и обратно – переступал этот порог. Не потому ли, вернувшись назад, обзавелся внутри самого себя своим двойником? В последнее время столько разговоров о клонировании: может, после аварии мой мозг клонировал самого себя?
Пространство вдруг как бы расплылось, и из невидимого зеркала на меня смотрели сразу двое Руди: один, как две капли воды похожий на фотографию из Розиного альбома, только без гусарского мундира. Другой – его зеркальное, но помолодевшее лет на шесть отражение.
Заснул я лишь к утру, когда больница начала пробуждаться. Слышалось шарканье уборщиц, урчание воды в унитазах, ожившие после ночного бдения в ожидании скорой смены шаги медсестер.
В десять возле меня появилась Абби. Она возникла на пороге как всегда собранная, подтянутая и элегантная. Ее улыбка была похожа на печать на долговом обязательстве: не сомневайся, все кончится хорошо!
Я поморщился.
– Наконец-то, Руди! Ты – такой молодец!.. – воскликнула она.
Она постояла секунду молча, скользя взглядом по палате, словно чтобы убедиться, что все страшное уже позади. Потом, шумно вздохнув и довольная собой, радостно всплеснула руками:
– Прямо не верю своим глазам! Какое счастье!
Она чмокнула меня и тут же опять слегка отстранилась.
На меня это подействовало как удар тока. Мне чуть не до слез стало вдруг обидно за самого себя. Я через полгода вернулся с того света, а она – вместо невыплаканных еще слез сострадания – встречает меня радостной улыбкой? И тогда мой помолодевший двойник из ночных грез, вызывающе ухмыльнувшись, вдруг неслышно шепнул:
– У тебя все впереди! На фига тебе прошлое?!