– Да-а-а… – протянул я. – Уж придется…
– Что, правда, не похож?
– На кого? На себя, каким я тебя знал?.. Нет!..
– Тогда на кого?
– Чем-то, знаешь, на падшего ангела. Небесный трибунал вышвырнул его из рая за прелюбодеяние. Вот он и пижонит на земле, разжалованный в простые смертные.
– Ты шутишь! – все еще посмеиваясь, посмотрел он на меня. – Нет? А в чем тогда это выражается?
– В твоей загадочной полуулыбке, – стебался я. – В этой вот опасной глубине взгляда… Да любая баба всю себя отдаст с потрохами, лишь бы узнать, что там у тебя за этим. Головокружительный порок? Райское блаженство?
– Да ладно!
Глаза Руди лучились от удовольствия.
– Теперь я понял, почему Абби просила меня взять тебя и не приехала сама…
– Это – ее дело, – досадливо фыркнул он.
Так обычно фыркала Роза, когда, подшивая платье клиентке, сплевывала с губ пару булавок.
Он уже собрал свои вещички, и мы вышли в коридор. Медсестра у стойки стрельнула в нас шаловливым взглядом и пошла за врачом. Минут через пять появилась уже знакомая мне молодая врачиха. Не глядя на Руди, она протянула ему медицинское заключение.
– Ты и ее трахнул? – спросил я, отойдя.
Руди невольно скривился:
– Кисель без сахара.
Я покачал головой:
– Ну ты даешь!
Мы уже были возле двери, когда нас нагнала медсестра.
– Профессор Грин, – стрельнула она глазами. – Тут для вас номер телефона.
Руди загадочно улыбнулся.
– Слушай, чем это все объяснить? – разозлился я. – Сначала – все это пижонство. Теперь – дурацкий флирт.
Руди досадливо поморщился:
– И вправду не догадываешься?
Я отрицательно покачал головой.
– Не морочь голову! Не ты ли говорил, что через четыре года я буду шестнадцатилетним юнцом, а через пять стану младенцем!? А что на шестой'? Придется влезать в чью-то вагину? Может, подскажешь, в чью, Чарли?!
Меня задело.
– Эй! Могло быть и хуже…
– Не проснулся бы я, что ли? – презрительно хмыкнул он.
– Хотя бы так…
Руди окинул меня незнакомым взглядом:
– Пусть так. Но раз уж я проснулся, значит, есть в этом какой-то смысл.
– И каков он, если не секрет? – Губы сами сложились в ироническую полуулыбку.
Мы были уже на лестнице. Руди чуть задержался на ступеньках и положил свою руку мне на плечо:
– Называй это судьбой, роком, жребием, как хочешь! Я ведь один на все шесть миллиардов: единственный, кто начинает все заново. Разве это не тот Уникальный случай, который поможет нам, людям, лучше познать самих себя?
Уж это мне интеллигентское многословное умничанье! «Ах, я так умен, так глубок! Как вы этого не заметили?»
– Как все вы в вашей семье любите театр! – досадливо сморщился я.
Я нажал на ключ дистанционного управления, и «Ягуар» щелкнул замками. Человек, в мыслях которого я привык ориентироваться, как в собственных карманах, озадачивал меня все больше и больше.
Мы сели внутрь. На набранный мною код мотор ответил голодным металлическим урчанием. Аппетит у «Ягуара» – что надо. Машина рванула с места.
– Каждый из нас совершает кучу ошибок, – вздохнул Руди и примирительно развел руками, – но исправить их в подавляющем большинстве случаев нам не дано. А если бы, предположим, могли?! Появилась бы, скажем, такая возможность?! Представляешь себе, сколько несчастий можно было бы предотвратить? Какое количество людей сделать счастливыми?!
– Руди, – решительно оборвал я его и чуть повернул в свою сторону смотровое зеркало, – не рисуйся. Со мной у тебя это не пройдет.
– Не понял! – скривился он, словно надкусил неспелый лимон.
– Тебя волнует не человечество с его тупиковыми возможностями, а ты сам. Ты просто хочешь наверстать то, что упустил за свои шесть десятков лет.
– Ну а если и так? – Он невозмутимо пожал плечами. – Это что – преступление? Или ты сам поступил бы иначе?
Его голос был ироничен, взгляд – напряжен и колок.
– Не знаю, – смешался я. – Все это – самообман. Через столько лет?! Исправить ошибки в прошлом, как в школьном диктанте?
Руди шумно вздохнул. В его темных глазах засветились озорные блики. Он даже улыбнулся:
– Ты – проктолог, Чарли, и копаешься в моих мозгах, как в жопах у своих пациентов… Скажи, что ты там ищешь? Полипы? Воспаления? Опухоли?..
Интеллигент возвратился в бухарестский двор детства, и он заговорил как подвыпивший водопроводчик.
– В тебе пропал стенд-апист,[7] Руди. А тебе этот талант еще может пригодиться. Валяй, оттачивай свое остроумие!
От возмущения на висках Руди непроизвольно дернулись желваки. Заколебалась даже нежно лелеемая с недавних пор косичка. Я опустил ручной тормоз: не хватало еще только с ним поругаться…
– Ты начал первый. Хочешь, чтобы я ответил?
Я его не на шутку разозлил.
– Нет, – оторвал я руку от руля и примирительно ею помахал, – просто если не знаешь диагноз, нельзя назначить курс лечения. Может, тебя и нет, но меня это волнует.
Руди немножко остыл и успокоился. По-видимому, счел, что тоже переборщил.
– Чарли, – проглотил он слюну, – уж кому-кому, но тебе ведь не надо рассказывать, откуда я вернулся. Оттуда обычно не возвращаются…
Я покачал головой:
– Ты что, считаешь, что тебе это дает какие-то привилегии?
Он встрепенулся и снова пошел в атаку:
– Я все свои долги отдал, Чарли, и никому и ничего не должен. Понял? Возвратил. Отработал!
Мне нечего было ему больше сказать. Он вдруг дружелюбно хлопнул меня по плечу:
– Не хватало только нам с тобой полаяться…
Руди был прав. Я тоже постучал его по плечу. Это был символ наступившего мира. Теперь мы, как индейцы у Лонгфелло в его легенде о Гайавате, должны были закурить трубку мира.
– Знаешь, – начал он несколько виновато, – я вдруг впервые в жизни перестал бояться. Исчез страх. Испарился. Нет его – сам удивляюсь! Тот твой закомплексованный друг – Руди – остался там, на мостовой в день аварии. Давай знакомиться заново… – Он посмотрел мне в глаза и отчетливо произнес: – Одно лишь могу сказать: ты – как был, так и останешься навсегда мне братом. Больше чем братом…
– Пролетарий духовного фронта скинул оковы… – хмыкнул я, но в моей невольной ухмылке было больше растерянности, чем насмешки. – Придется у него подучиться…
– Не сравнивай себя со мной! До твоей степени свободы я еще не дорос. И дорасту ли – не знаю. Ты для меня был и будешь недостижимым эталоном.
– Уж не потому ли, что я так вторично и не женился?
– Нет, – подумав, вздохнул он. – Потому что ты всегда и везде сохранял свою независимость.
Я ехал и думал: как все-таки прихотлив и изобретателен Случай. Достаточно оказалось случайной аварии, и содрогнулся незыблемый форт семейного долга и здравого смысла. Стал разваливаться. Рушился на глазах.
Я, конечно, знал об интрижках Руди, но считал их вынужденными. Винил во всем Абби. Все его флирты носили какой-то торопливый, хуже того – стыдливый характер. А это губит все удовольствие. У честного человека ворованное добро не может не вызывать угрызений совести. Руди не хотел разочаровывать Абби, а тем более, не дай бог, заставить ее страдать.
В человеческих отношениях непостижимо срабатывает закон прямой пропорциональной зависимости. Чем больше ты даешь, тем больше тебе же и остается. Но это лишь при одном изначальном условии: знаки этого равенства должны оставаться теми же в обеих его частях. Если нет – бескорыстный дар одной из сторон может подогреть аппетит у другой. И равенство превратится в неравенство.
– Руди, – сказал я, – кстати… Давно хотел тебе об этом рассказать, но как-то не пришлось – рядом всегда были другие люди…
В его взгляде было такое доверие, что я едва не поперхнулся.
– Значит, скажешь сейчас…
– Да, – подтвердил я. – Скажу… За неделю до ее смерти я был у Розы. Она просила меня тебе кое-что передать, но перед этим заставила поклясться, что никто об этом не будет знать, кроме тебя…