— И что я сделал? — спросил он.
— Убийство, два ограбления. Не считая мелочей.
— Убийство? Кого убил, за что?
— Человека. Охранника одной ювелирной фирмы. Бриллиантов взяли на полмиллиона долларов и золота на столько же, — достоверным голосом изложил Харченко дело, о котором узнал недавно из внутренней милицейской сводки.
— Именно я убил?
— Получается так.
— Как получается? Не один же я грабил?
— Ну, свидетели нашлись или соучастники. Деталей мне еще не сообщили, — начал путаться Харченко.
Георгий проницательно посмотрел на него.
— А зачем вы мне это рассказываете? — спросил он. — Почему не арестовываете?
— Потому что пока доказательств нет. Но скоро будут. И, главное, нравишься ты мне, — решился Харченко врать до конца. — Может, ты и был преступник, но теперь-то исправился. И что получается? Получается, ты теперь за другого отвечать должен. Я бы на твоем месте скрылся.
Георгий думал тяжело и довольно долго. Спросил:
— А кто же будет отвечать?
— Найдется кому! — весело воскликнул Харченко.
— Нет, — сказал Георгий. — Пусть.
— Что пусть?
— Если я человека убил, я хочу это точно знать. Я хочу это вспомнить. Пусть мне будет нехорошо, но… Я недавно днем присел на солнышке отдохнуть и заснул. На бок свалился, отлежал руку. Стал ее щупать — ничего не чувствует. Потом отошло, конечно. А удобно ведь, да? Никакой тебе боли, хоть режь, хоть коли. Вот и память сейчас у меня такая. Анестезированная, можно сказать. Не хочу. Пусть будет больно. Я хочу отвечать за себя, понимаешь, лейтенант?
Лейтенант не понял.
И уехал в полном недоумении.
И, как только он уехал, появилась Татьяна. Она сразу же после разговора с Харченко закрыла магазин и побежала к Георгию. Увидела там машину лейтенанта, пережидала, прячась в кустах у забора.
Сразу же спросила:
— Что говорил?
— Что есть какие-то данные, будто я преступник. Будто человека убил.
— Врет! Если данные — пусть предъявит. Что еще говорил?
— Что мне надо скрыться. Я и сам начинаю думать… Чтобы тебя не подвести…
— Очень приятно! — иронически одобрила Татьяна. — Заказ взял, а не доделал, кто отвечать будет? Я! Потому что тут останусь. И хоть ты мне никто, а все-таки у меня живешь. Поэтому, кстати, меня Харченко и достает.
— То есть?
— Клинья он бьет под меня, а ты ему мешаешь!
— Вот оно в чем дело, — задумчиво сказал Георгий. — В таком случае — грубо ведет себя. Прямолинейно.
Татьяна пожала плечами:
— А как он еще будет себя вести? Во-первых, мент, во-вторых — молодой еще. Он по-другому и не умеет. Короче, нет у него на тебя фактов, шантаж это!
— Может быть… — Георгий посмотрел Татьяне прямо в глаза, как он это иногда умел (и ее эти взгляды просто переворачивали), и спросил:
— А если я вдруг и вправду человека убил?
Татьяна горячо возразила:
— Ничего подобного!
— А если? Представь, что рядом с тобой — убийца.
Татьяна представлять не захотела.
— Какой убийца? Это ты-то? Ну, ладно, допустим, — пошла она на уступку, — что-то когда-то было. Но было в прошлой жизни! Это все равно… ну… — Татьяна искала сравнение и нашла. — Это все равно что во сне что-нибудь… Сам знаешь, какие бывают сны. И убить можешь, и что угодно. Но это же во сне!
— Сны отражают наши тайные желания, — печально сказал Георгий.
Но Татьяна в этой мысли ничего печального не увидела:
— Ой, прямо удавиться из-за этого! Мало ли я чего желаю! Если бы было, чего я желаю, у меня бы каждый второй покупатель трупом бы стал — так иногда надоедают, особенно пьяные! Не в том дело, чего я там желаю, а как себя веду, правильно? Другой, может, желает всех вообще поубивать, но терпит, а другой едет себе спокойно на машине, никого не хочет убить, а ему старушка под колеса выскочила — задавил, убил, его в тюрьму. Понимаешь? То, что было, это важно, а что мы там думаем — дело десятое!
— Так оно и есть. Только я не помню, что было.
Татьяна не стала больше спорить. Сказала только:
— Не задерживайся сегодня.
— Ладно…
Чтобы не задержаться, Георгий ушел с работы пораньше — наметил зайти в поликлинику и побеседовать с психиатром Кобеницыным, если застанет.
Застал — и рассказал о своей душевной смуте.
— Допустим, я кого-то сильно обидел в прежней жизни. Или даже убил. И не помню. Это понятно. Но я и не чувствую. То есть — не могу представить, что я кого-то убил. Даже мысль об этом противна.
— И в чем вопрос?
— Вопрос: почему не чувствую? Ведь есть люди преступного склада, такой человек может убить и забыть, но он остается преступником. И при случае опять может убить. А я не могу. То есть я изменился, так? То есть, если сравнить, упал бандитом, встал честным?
— Необязательно, — ответил Кобеницын. — Один и тот же человек в разных условиях может быть и одним, и другим, и третьим. Зависит от множества факторов. От личности тоже, конечно. Но еще и от социальной санкции на убийство.
— Понимаю.
— Действительно понимаете?
— Конечно. В состоянии войны государство разрешает убивать. И это считается даже геройством.
Кобеницын порадовался, что в кои-то веки говорит с умным собеседником:
— Именно! Может выдать санкцию государство, религия, верней, ее фанатики, крестовые походы вспомним или теперешний исламский терроризм, класс или партия, если это гражданская война, лично командир, главарь банды. В банде — бандит, дома — чудесный муж и отец, сколько фильмов на эту тему! А вы что-то вспомнили? — перешел он от теории к практическому вопросу.
— Нет.
— Разве? Говорят, занялись строительством. Значит, какие-то навыки вспомнились?
— Вообще-то да. Но не так уж много. Больше наугад.
— Но руки-то помнят, да?
Георгий посмотрел на свои руки:
— А черт их знает, что они помнят…
В этот вечер Рената Ледозарова, приехав к дому, увидела, что Георгия нет.
Кумилкин и Абдрыков еще ковырялись на участке, что удивительно, ибо кто ж работает без бригадира, без начальства? Но было объяснение: Одутловатов сразу же после ухода Георгия сбегал за парой бутылок, они немного выпили. Да и разговор завязался интересный, потому что Одутловатова опять понесло в философию. Началось с пустяка: Кумилкин довольно криво уложил ряд керамических плиток на постаменте будущего фонтана, и Одутловатов сделал ему замечание:
— Халтуришь, пельменник! — так он в шутку иногда называл племянника. За любовь к пельменям в том числе, но и по созвучию.
— Так все равно же они под водой будут! — отмахнулся Юрий.
— Вот именно, — согласился с напарником Абдрыков. — И потом: не себе же делаем!
— А вот тут вы обои в корне неправы! — сказал дважды инвалид. — Смотрите сами. Насчет под водой — а когда воду будут спускать? И даже если не будут, человеку приятно знать и представлять, что у него не только снаружи все красиво, а и внутри все прилично! Ну, вроде того, не только лицо побритое, но и печень порядке, если сравнить. А если взять в срезе возможного исторического последствия и археологии? Вон, я читал, людей уже три тысячи лет как нет, а нашли всякую мозаику, откопали, в музей отвезли. И у нас так же: откопают через пару тысяч лет и ахнут — молодец, Кумилкин, как он плитку положил, надо же! Понял?
— Не свисти, — усмехнулся Юрий. — Откуда они узнают, что это я?
— А ты подпись поставь. Плиткой выложи.
— Еще чего!
— Боишься? Ясное дело — на такой косой поверхности не подпишешься! А ты делай так, чтобы подписаться можно было. Теперь насчет не себе, — перекинулся Олег Трофимович на Абдрыкова. — Как это не себе? А кому?