Калейдоскоп сановников, послов, генералов, посещавших во дворце папеньку, страшил наследника; он трудно привыкал к новым людям, сторонился их, съеживался, страшась обращенных к нему вопросов, более всего опасаясь показаться несмышленышем.
В детстве, еще на половине у маменьки, он был как бы распахнут окружающим, доверчиво щебетал, словно воробышек, все восхищались им — и красотою его, и доброй улыбкой, и девичьим румянцем, и незатейливой речью; на всю жизнь ему запомнился тот переломный день, когда отец вызвал его к себе накануне приема какого-то августейшего родственника из Лондона и в обычной рубяще-командной манере заметил: «Слово — серебро, молчание — золото. Прежде чем отвечать британскому кузену — проведи десять раз кончиком языка по небу». С тех пор наследник вообще перестал говорить на приемах у отца; когда к нему обращались с почтительным вопросом, он кивал, отделывался однозначными «да» и «нет», мягко улыбался или же сосредоточенно хмурился; отец поглядывал на него одобрительно. Однажды, правда, за вечерним чаем, при всех сделал выговор:
«Тебя спрашивали, как ты относишься к понятию «духовность», мог бы объяснить, а не улыбаться с загадкою в ланитах!» Это привело к тому, что мальчик еще больше закрылся; не отвечать же, право, что духовность — это когда нет дворцовой суеты и можно спокойно думать о самом приятном и тихом, мечтать, говоря попросту.
Из окружающих отца он опасливо чтил Победоносцева; однажды не удержал слез, когда Константин Петрович зачитывал папеньке отрывок из страшного письма: «Если наше дело удастся, то такая революция разразится в России, какой никогда в целом свете не было, а главная цель убить всю царскую семью и Победоносцева».
Таких записок Победоносцев зачитывал папеньке множество, сохраняя при этом юмор, только бледнея, и глаза делались огромными. Особенно запомнилась наследнику страничка из письма: «Спасение России, дорогой Константин Петрович, в том, чтобы удалить от себя Ад как можно дальше. Ад насылает на нас своих врагов. Их множество входит в Россию, имя им «западное»! А высший смысл России в том, чтобы сосредоточиться в себе самой, отринув все чужое. Счастье наше в том, что Ад пока еще далеко от наших границ, хоть и работают на них космополиты — страшное орудие против нашего духа и смысла... Никогда не забуду сценку, дорогой Константин Петрович, как протестант отвечал обступившим его, как он может жить при «деспотизме», уехав из Европы и сделавшись русскоподданным...
«Извините меня, — ответил протестант, — но я пользуюсь абсолютной свободой в России, ибо исполняю долг, предписанный Богом, и закон народа, меж которого ныне живу. Кто бы мне захотел сделать это — обращусь к государю, он меня защитит. Я предпочитаю иметь одну Главу, управляющую государством, чем сто. Да еще вопрос, кто они. Я слишком горд, чтоб перед ними унижаться, предпочитаю иметь над собою того, кто достоин моей покорности...»
Когда наследник подрос, от Победоносцева же получил заповедь — на всю жизнь.
Лицо у Наставника тогда замерло, сделалось гипсовым, чеканил тонким голосом:
— У нас свой, особый путь и своя судьбоносная миссия. Традиционным врагом нашим является Запад, особенно Англия, да и вообще безумная, алчная и суетная Европа, прокаженная социализмом. Из-за нее появились новые враги — мерзкие доморощенные нигилисты, начитавшиеся французских и английских книжонок. Вечными нашими врагами навсегда останутся вездесущие жиды, масоны, которые очень хотят навязать всему миру идею конституции, в которой сокрыта гордыня всеобщего равенства. А оно невозможно для человека Веры, ибо никто не может быть равным Богу и Помазанникам Его.
...Когда наследник сделался красивым юношей, начал метаться, уединяясь надолго в своих покоях, его познакомили (при высочайшем, но бессловесном согласии) с балериной Кшесинской, пусть пройдет школу.
А он — вместо того, чтобы облегчать плоть, — влюбился; первая трагедия — невозможность личного счастья, ибо не себе принадлежишь, но Державе.
После этого замкнулся еще больше, успокоение находил лишь в покоях маменьки, она, ангел, понимала его, как никто, даже плакали вместе. «Это судьба, Николенька, а от судьбы не уйдешь».
Дядя, великий князь Николай Николаевич, познакомил с юродивым Митечкой: тот высверкивал глазами, рвав волос, жег его, заклиная, умел снимать душевную боль, говорил что-то рваное, но успокаивающее; наследник растворялся в его словах, ощущал какую-то особую, неведомую ранее легкость, силился понять затаенный смысл сказанного, запоминал какие-то слова, сложение которых во фразы давало надежду и успокоение, нежную любовь к маменьке (и страсть к балерине Кшесинской) перенес на Аликс, гессенскую принцессу, нареченную; душенька, она старалась не говорить с ним на своем родном, немецком языке, сначала объяснялись по-английски: из родного Ганновера ее — девочкой еще — отправили учиться в Британию, к тамошним августейшим родственникам; англичане, при том что вольнодумцы, хранят традиции, причем настоящие, не придуманные, к тому же островитяне знают, как способствовать наработке характера и воли в умении достигать желаемого.