- Да. Перенервничала немного.
- Давай пустырника накапаю…
- Мать, не надо. Без успокоительных обойдемся.
- А ты молчи! – прикрикнула будущая свекровь, впервые на моей памяти повышая голос. – Довел девочку, аж губы синие. Сейчас я чаю принесу.
Задушевного разговора не вышло. Это они говорили, а я пыталась не терять сути. Стыдно-то как! Со стороны, наверное, кажусь дурой припадочной. Плохая тенденция, ох плохая. К психологу, что ли, записаться? Или лучше сразу к психиатру?
Марина Константиновна и не пыталась меня разговорить: видела, что бесполезно. Только чаю подливала и уговаривала попробовать ватрушки. Ватрушки оказались вкусными, но для того чтобы справиться хотя бы с одной понадобилось полчаса.
- Извините…
- Да за что, Верочка? Всякое бывает.
Решив что-то в уме, она сходила в комнату и принесла тонометр. Сунула сыну.
- На, померь лучше. Не нравится мне ее бледность.
Давление не зашкаливало, но норму превышало. Воропаев помрачнел еще больше. Чувствую, сканируют меня со всех возможных сторон и ничего понять не могут.
- Не на погоду, нет? – обеспокоенно уточнила Константиновна.
- Метеозависимостью не страдаю, - улыбнулась я, стремясь ободрить их обоих, - устала просто. Тяжелая выдалась неделя.
- А я говорила, заморите вы себя своей работой! С утра до ночи, с утра до ночи! Ничего себе, всё для других…
Марина времени зря не теряла: отправила сына за продуктами, чтобы не бежать завтра самой, и подсела ко мне. Налила нам еще чаю, протянула ватрушку.
- Кушай, кушай, а то худенькая такая, бледная.
- Спасибо.
- И всё-таки, что стряслось? Просто ведь только кошки плодятся, должна быть причина.
- А вы разве не слышали? – ляпнула я и прикусила язык.
- У меня, Верочка, слух хороший, но не уникальный. Да и подслушивать не люблю. Вы поссорились?
- Нет, - односложные ответы – признак ума и сообразительности.
- Вот ты говорила, что перенервничала. Не из-за меня, надеюсь?
Опустила глаза. Что тут ответишь?
- Боже ж ты мой! – ахнула вдова. – Думала, что не пойму? Не приму? Неужели я зверь такой? Она вздохнула, погладила по голове. Будто сняли камень с души: не прогонит, не отвернется… Когда Марина Константиновна заговорила, ее голос звучал необычайно мягко:
- Артемушка мне всё рассказал, от начала и до самого конца. Вижу, что любит тебя, крепко любит, можешь поверить мне как матери и как женщине. Разве рука поднимется счастье ваше ломать? Ты не подумай, я и против Галочки ничего не имела, потому что это был выбор сына, сознательный выбор. Раз не по любви, то хоть по нраву. Но вздорная она, Галочка, очень вздорная. С тобой ему гораздо лучше будет, только вот… Павлушку жаль, меж двух огней ребенок оказался. Боюсь, придется вам и дальше так мыкаться, пока не подрастет да не определится. А если с отцом остаться захочет, примешь ли ты его? К тому времени-то свои наверняка будут.
Она, наверное, шутит. Могу ли я не принять? Его ребенок как родной мне… Нет, без «как» родной, не может быть чужим.
- Ну дай Бог. С моей стороны возражений не встретите, лишь бы счастливы были.
Она обняла меня крепко-крепко, от всего сердца. Марина Константиновна пахла свежей выпечкой, корицей и совсем немного – лекарствами. Говорят, что плохая свекровь теряет сына, а хорошая – приобретает дочь. Очень надеюсь, что моя свекровь будет хорошей.
Вернулся Артемий. Посмотрел на нас, ничего не сказал. Понял без слов.
Визит к матери удался.
Однако дома меня ждал... разговор. Упоминание ложки дегтя оказалось пророческим: жизнь всё-таки не сказка, сколько шоколада под подушку не клади – шоколадно не будет.
- Сядь, пожалуйста, - негромко попросил Воропаев, закрывая за нами дверь.
Пожав плечами, опустилась на ложе любительницы мопсов. Вряд ли меня станут ругать за сальто со снежинкой. Но что тогда? Где я опять отличилась?
Артемий уселся было рядом, но потом развернул меня к себе, взял мои руки в свои, не зная как начать. Подобные приготовления обычно не сулят легкой непринужденной беседы.
- Вер, я должен тебя спросить…
В дверь заскребся Арчи. Как же так: закрылись, а его не взяли?! Непорядок! Вот и скулит теперь, выражает протест.
Впустили. Щенок взобрался на диван, занимая законное место рядом со мной. Воропаева удостоили привычного снисходительного тявка. Мол, знай свое место, клизма. Если царь тебя до сих пор терпит, твоей заслуги в том нет.
- Скажи мне, только честно: ты беременна? – едва слышно спросил мой будущий муж.
Не двигайся его губы, я не дала бы никаких гарантий, что вопрос был – настолько тихо его задали. Голос обманчиво-спокойный, а в глазах ужас.
- Нет, - горло словно потерли мелкой наждачкой, - не беременна.
- Уверена?
- Уверена. Тебе справку показать?
За неприкрытое облегчение была готова его убить. Он… радуется?!
- Не надо никакой справки… Не отворачивайся. Пожалуйста, посмотри на меня.
- А если бы была, - просипела я, - ты бы меня на…
- Нет! – надо же, обиделся. – Как ты вообще могла подумать…
- Тогда почему? Почему смотришь так, будто тебе премию выдали или Новый год наступил раньше срока? – жалкое кошачье мяуканье. Он просил не скрывать, вот и не скрываю! – И с чего это ты вдруг заинтересовался? Я ведь ходила к гинекологу, неужели не в курсе? Ни слова, ни полслова…
- Вер, прошу тебя, успокойся, - бесцеремонно спихнув Арчи, Воропаев перехватил мою руку, стиснул в своих. – Это совсем не то, о чем ты подумала. Выслушай меня, просто выслушай!
Хорошо. Принцип «меньше знаешь – крепче спишь» придумали клинические идиоты, пускай совсем недавно я была искренне убеждена в обратном.
- Скорее всего, я толку воду в ступе, но необходимо понять причину твоих перепадов настроения. Давление пока в расчет не беру - может, действительно переволновалась, - но перепады с неба не падают, слишком уж резко начались… Не перебивай! Если надо, пройдем обследование.
- Ты думаешь, я больна? – только этого не хватало!
- Не исключаю такой возможности. Магией я проверял – чисто, следовательно, это не сглаз и не проклятие, что-то другое. А вот что именно – нам предстоит выяснить. Беременной ты быть никак не можешь, поэтому…
- Что значит «никак не можешь»?
Осекся. Представляю, какими нехорошими словами он сейчас себя костерит.
- Что значит «никак не можешь»? – раздельно повторила я.
- Пойми, всё не так просто, - он сглотнул. - Я не знаю, чего следует ожидать, и…
- Дай угадаю: шанса нет и не будет, пока Ваше Величество не соблаговолит разрешить? – прошипела я. – Ты сделал так, чтобы я не могла забеременеть, пока мы не узнаем, «чего ожидать», да?!
Его взгляд подсказал, что выстрел если не в «десятку», то близко к ней. Вот как, оказывается, всё просто! Можно было и не переживать, не фантазировать!.. Ладно, ладно, пускай так, и сейчас мы неизвестно за каким хреном «не можем», потому что «не знаем», но, черт возьми, почему он ничего не сказал?! Внаглую, молчком! Управился, называется! Я что, не человек, не пойму?! Вся на эмоциях, еще с крыши прыгну! Сам ведь умолял об откровенности…
Ух, как мне хотелось высказаться! Но это дебильное желание «не быть истеричкой» удерживало на месте, заставляя молча бурлить от ярости и обиды. Я пыталась рассуждать здраво. Честно, пыталась. Искала ему оправдания и не находила ни одного, кроме самых смехотворных. Неведение порождает неведение. Чего еще я о нем не знаю?
- Кричи, если хочется, - убито разрешил Воропаев. - Не держи в себе.
- Ну уж нет, - уронила я с поистине королевским величием, - раз просил «выслушать и не перебивать», излагай. Я слушаю.
- Не знаю, с чего начать. Наверное, с того что я врал, я с самого начала врал тебе. Пускай не напрямую, но умалчивал. Рано или поздно пришлось бы сказать, но я трусливо тянул до последнего. Думал, что всё обойдется, решится само собой…
Мне стало жаль Артемия, по-человечески жаль. Всю злость сняло как рукой; я буквально кожей чувствовала чужую боль, отвращение к себе, разъедавшее похуже щелочи. Что же такого непоправимого ты сделал? Через силу улыбнувшись, дотронулась до его щеки.