Она никак не отреагировала на мою выходку.
— Скажите, вы по-прежнему слышите голоса?
— Только во время припадка.
— Когда вы чувствуете приближение припадка, можно ли его предотвратить?
— Когда наступает припадок, единственное, что может помочь, — это полное уединение.
— Возможно, это положительный момент: вы уже знаете, что близость другого человека может спровоцировать приступ.
— Да. Близость другого человека.
— Но трудность в том, месье Равель, что вы не можете жить в полной изоляции. Поэтому нам придется найти другое решение, вы ведь это понимаете?
— Вполне. И к тому же… К тому же…
— Да?
— К тому же мне этого не хватает.
— Чего вам не хватает? Общения с другими людьми?
— Да. С другими. Я всегда чувствовал себя изгоем. Оторванным от людей.
— Даже с вашими коллегами?
— Да. Мы никогда не общаемся друг с другом. У Фейерберга мы сидим поодиночке, каждый за своей перегородкой, и с утра до вечера печатаем на своих компьютерах. Представляете? XXI век во всей своей красе. А вчера… Вчера я встретил на улице сотрудницу, так она меня даже не узнала. Или не захотела узнать, сам не знаю.
— У вас разве не бывает перерывов за кофемашиной?
— В нашем офисе нет кофемашины. Месье де Телем не разрешает.
— А как же обед?
— Большинство сотрудников приносят с собой сандвичи и перекусывают прямо на рабочем месте. По-моему, в этой конторе все служащие — такие же шизики, как и я! — добавил я с улыбкой.
— Вы не «шизик», месье Равель. И я думаю, что вам следует изгнать это слово из вашего лексикона.
Я виновато кивнул.
— То есть у вас на работе действительно нет никого, с кем вы могли бы иногда поговорить?
— Почему же, есть месье де Телем, мой начальник. Он знает, что я сумасшедший, поэтому внимателен ко мне. Вообще-то он даже приятный. И он единственный, с кем я где-то бываю. Да. Его можно даже назвать моим другом. Вроде как другом. Все-таки он мой начальник.
— А где вы с ним бываете?
Я улыбнулся.
— Мы часто заходим в блюз-клуб в Нейи.
— Вам нравится блюз?
— Да. И потом, в этом кафе такой шум, что, если со мной случится приступ, я не услышу голоса…
— Когда так шумят, вы совсем перестаете слышать голоса?
— Почти. Они заглушаются.
Она медленно кивнула и снова что-то записала в своей черной тетради.
— Позавчера вы мне сказали, что все меньше верите в свои шизофренические расстройства. А сегодня говорите, что, в конце концов, вы готовы снова в это поверить. Что заставило вас изменить мнение?
— Не знаю. Вчера, когда я прогуливался, у меня, вероятно, прояснилось в голове. Я вдруг осознал, что в этой моей истории концы с концами не сходятся.
— Объясните, что именно в ней не сходится?
— Ничего не сходится! Я больше ни в чем не уверен. Ведь я вам уже говорил: я даже не уверен, что доктор Гийом на самом деле существовал!
— А что, если вам проверить это самому? Это бы вам, возможно, помогло. Конечно, не в одиночку, а с чьей-то помощью…
— С вашей?
— Нет. Как раз здесь вам мог бы помочь ваш начальник или, еще лучше, ваши родители. После теракта вы так и не получали от них никаких известий?
— Нет. Я даже не знаю, вернулись они домой, на улицу Миромениль, или нет. Я боюсь там появляться. Когда я там был в последний раз, мне показалось… Мне померещилось, что там была камера. Но должно быть, я ее выдумал. Конечно. С моей паранойей…
— Камера?
— Да-да.
Она сделала пометку.
— Сейчас ваши родители наверняка очень беспокоятся. Вы должны попробовать связаться с ними и попросить помочь во всем разобраться. Отличить ложь от правды…
— А если я все выдумал, как эту камеру? Что, если их никогда не было?
— Вы об этом узнаете, если попытаетесь с ними увидеться. Мне кажется это важным. Одиночество, в котором вы замкнулись, представляется мне опасным. Вам необходимо восстановить связь с реальностью. Но вы рискуете при этом пережить достаточно тяжелые минуты. И лучше, если вы будете не один.
Слушая ее, я не мог перестать думать о родителях. Мысль, что они также плод моего воображения, казалась мне осязаемой. И ужасающей. И квартиры на улице Миромениль также могло не быть. Вдруг я всегда жил в этой гостинице?
— Какова вероятность того, что я выдумал доктора Гийома? — спросил я, упершись подбородком в свои сжатые кулаки.
— Если люди в Дефанс сказали вам, что никакого медицинского центра там не было, то очень высокая.
— Так же, как я выдумал голоса, которые звучат у меня в голове? Они тоже ненастоящие?
— Они настоящие для вас, Виго. Вы их действительно слышите. Но вы должны понять, что это вовсе не мысли других людей. Это ваши собственные мысли. Ваш мозг путает ваше «я» с внешним миром, точно так же, как он путает вашу психическую жизнь — то, что вы воображаете, — с реальными, окружающими вас событиями…
Я испустил долгий вздох. Да. Конечно. Это очевидно. Как может быть иначе? Но ведь мне это казалось таким реальным!
— А порезы у меня на пальцах? — Я поднял руки перед собой. — Выходит, они не из-за теракта?
— Если верить новостям, месье Равель, никто из тех, кто находился в башне КЕВС, не выжил… Никто. И когда видишь эти кадры по телевизору, трудно представить себе, как могло быть иначе.
— Получается, что я не был в башне?
— По всей видимости.
— А почему тогда я это помню?
— Вы могли находиться поблизости, это объясняет ваши ранения. Или вы видели теракт по телевизору и вас это потрясло, что и спровоцировало приступ паранойи, случай вполне классический…
— Классический? — Я даже обиделся.
— Учитывая расстройства, которыми вы страдаете, да. Вы придали реальному событию, не имеющему к вам отношения, личное и необычное значение. Припадки параноидальной шизофрении нередко создают у субъекта впечатление, что он — центр мира, в результате он сталкивается с событиями, которые уже не представляются ему случайными, но непременно содержат скрытую логику… Именно то, что я вам только что прочитала…
— Иначе говоря, в том, что я себе навоображал, нет ничего удивительного для человека, страдающего шизофренией?
— Да, это довольно распространенное расстройство. Вы поместили себя в центр исключительного события, как если бы вы были его главным действующим лицом. Как если бы вы могли оказаться в центре внимания всего мира. И когда расстройству такого типа сопутствует чувство, что никто не хочет вам верить, как вы и говорили в прошлую нашу встречу, это иногда называют синдромом Коперника.
— Синдромом Коперника?
— Да, это синдром, который периодически возникает у многих больных, страдающих паранойей или параноидальной шизофренией: уверенность, что они обладают важнейшей истиной, ставящей их выше обычных смертных, но которой остальной мир не желает верить.
— И вы полагаете, что я страдаю этим синдромом?
— Это представляется мне весьма вероятным. Вы уверены, что открыли нечто необычайное — способность слышать чужие мысли и что к тому же это умение позволило вам выжить в самом страшном теракте за всю историю Франции. Кроме того, вы убеждены, что никто не пожелает вам верить, весь мир отказывается признавать вашу правду, даже в том, что существует заговор с целью помешать вам ее открыть… Налицо все составляющие синдрома Коперника.
— Но это чудовищно!
— Нисколько. Это вполне заурядный симптом.
— Вы так говорите, чтобы меня успокоить? — заметил я с иронией.
— Вовсе нет. Я так говорю, потому что такова реальность, и это именно то, что вам теперь предстоит вновь научиться делать: распознавать реальность. Но это будет нелегко, месье Равель. Понимание того, что ваш мозг порой вас обманывает, не должно привести к противоположной крайности; это не должно заставить вас утратить всякое чувство реальности или вашей собственной личности. Не всё иллюзия или галлюцинация. Какая-то доля реальности есть в том, что вы видите, чувствуете, слышите. Вам надо вновь научиться выделять то, что реально. Научиться проводить различие.