— Я слышу голоса.
— Как Жанна д'Арк?
— Да. Как Жанна д'Арк.
— Понятно, — просто сказала она, словно такое объяснение ее вполне устраивало.
Но мне захотелось рассказать подробнее.
— Временами мне кажется, что то, что я слышу, — мысли людей, но на самом деле, похоже, это только галлюцинации, которые создает мой мозг.
На ее лице отразилось сочувствие.
— Наверное, это очень… очень мешает.
— Да, — признал я. — Сейчас у меня особенно сложный период.
— Я так и поняла, — кивнула она. — Но не лучше ли с такими расстройствами обратиться к психиатру?
— Ну, это длинная история. Я наблюдался у одного психиатра, но не видел его с самого теракта 8 августа… Сам не знаю, правда ли это, но думаю, что я был там во время взрыва. С тех пор все в моей жизни пошло наперекосяк…
В это время к нам подошел официант в своей черно-белой форме.
— Добрый день, мадам, месье.
Аньес дружески кивнула ему. Она была здесь своей.
— Что вы желаете?
— Кофе, — заказала она.
— Два, — подтвердил я.
— Два эспрессо, сию минуту, — ответил официант, прежде чем скрыться.
Я смотрел на него с улыбкой. В таких живых карикатурах для меня есть что-то успокоительное. Подобные персонажи — словно неопровержимые доказательства реальности.
— А вы? — спросил я, подвигая кресло к столику. — В чем причина вашей… легкой депрессии?
Она нахмурилась. Передо мной снова было настороженное лицо, как тогда, в приемной.
— Ничего особенного. Я немного циклотимичка. Усталость, неурядицы в супружеской жизни, все в таком духе… Кроме того… Профессия у меня… тяжелая. Утомительная. Такие депрессии — не редкость у людей моей профессии.
Учительница. Я уверился, что она учительница. Узнал в ее глазах страшную усталость, утрату иллюзий и вопреки всему этому — нежелание сдаваться. Должно быть, преподает где-нибудь в неблагополучном квартале. В Зоне приоритетного воспитания, как они это называют. Одно из современных гетто, порождаемых обществом. Для шизофреников придумали принудительную госпитализацию; для бедных кварталов — приоритетное воспитание. Что же, я в хорошей компании.
— А что у вас не заладилось сначала? — спросил я. — Работа или супружеская жизнь?
Она смущенно молчала. Я настаивал:
— Ваш брак дал трещину из-за проблем с работой или работа стала в тягость из-за неприятностей дома?
Она вздохнула:
— Однако! Вы идете напролом! Мне жаль, Виго, но это не то, о чем, я думала, мы будем разговаривать, сидя в кафе…
— Погодите, я же сказал вам, что слышу голоса… А вы не хотите мне довериться. Это несправедливо!
— Дело не в том, что мне страшно вам довериться, просто не особенно хочется об этом говорить…
— Ах вот как. Вы предпочитает разговоры о погоде. Жаль, но я не уверен, что это мне по силам.
Она улыбнулась:
— Нет, нет, успокойтесь, я тоже люблю искренность…
— Я так и понял, — сказал я уверенно. — А вообще, по-моему, так и надо. Эта ваша манера говорить без обиняков… Экономит кучу времени.
Она согласилась:
— Да, искренность — это здорово. Но не всегда и не обо всем можно говорить напрямик…
— Вы правы. Я склонен к тревоге, поэтому меня тянет поскорее перейти к сути… Должно быть, это такая фишка шизофреников. Когда боишься смерти, боишься потратить время впустую…
— Вы боитесь смерти? — удивилась она.
— А вы нет?
Она неуверенно поморщилась:
— Зенати, наверное, сказала бы, что я боюсь жизни.
— Как видите, мы снова вернулись к вашей депрессии…
— Да. Но постарайтесь меня понять, я только что битый час откровенничала с нашей дорогой психологиней, и на сегодня с меня довольно.
Я кивнул. Официант принес наш заказ.
— Вы заметили, какой бардак у нее в кабинете? — спросил я доверительно. — Разве не странно? Психолог, который не убирает свои вещи на место?
Она улыбнулась.
— Да, — ответила она. — А может, это уловка психолога. Наверняка беспорядок подавляет пациентов меньше, чем порядок… Больше располагает к доверию.
— Думаете? А по-моему, ей просто нравится такой бардак.
Молодая женщина, смеясь, взяла свой кофе и сделала глоток. И тут меня словно озарило: я вдруг понял, какая она красивая. По-настоящему красивая.
Поначалу она просто заинтриговала, удивила меня. Но тут, в этом пустячном движении, в эту секунду, вдруг растянувшуюся на целую вечность, мне наконец открылась ее изумительная красота. Ее хрупкое лицо излучало нежную печаль, а в зеленых глаза светилась такая мягкость! Она была прекрасна самой совершенной, пугливой красотой, той, что раскрывается не сразу.
Когда она поставила белую чашечку на стол, я сидел перед ней как громом пораженный.
— Что с вами? — спросила она, нахмурившись.
— Вы… Вы очень красивы, Аньес.
Она вытаращила глаза от изумления:
— Вы в порядке?
Тут я понял, что я сказал. Я смущенно потер щеку:
— Извините. Клянусь, у меня и в мыслях не было вас клеить. Просто только что я вдруг увидел, какая вы красивая, а прежде вы казались немного суровой.
Она прыснула:
— Ну вы даете! Да, Виго, вам и правда еще многому стоит поучиться в общении с другими.
— Я… Мне жаль. Сам не знаю, что на меня нашло.
— Ничего страшного. Это мило. Искренне. Сойдемся на том, что из-за вашего «страха смерти» вы говорите первое, что приходит вам в голову…
Она отпила еще кофе. Я последовал ее примеру.
Когда я ставил чашку, голову пронзила знакомая боль. Мигрень, та самая мигрень. Нет! Не сейчас! Но я отлично знал, что ничего не могу поделать. Руки задрожали. Я положил их на стол, чтобы унять дрожь. Аньес смотрела на меня. Всеми силами я старался скрыть начинающийся приступ. Но вскоре зрение помутилось, и постепенно предметы вокруг стали множиться. Цвета и очертания распались на неясные блики. Лицо Аньес раздвоилось вместе с окружающим миром. Я моргнул.
И впрямь странный парень. Иногда выглядит совсем чокнутым. Зато он забавный. Не красавчик, но глаза у него прекрасные. Прямо как у дяди…
Я подскочил. Это был ее голос. Голос Аньес звучал у меня в голове. Я готов поклясться! Но нет. Мне надо опомниться! Это всего лишь галлюцинация. Слуховая галлюцинация — обычное дело для заядлого шизофреника вроде меня.
Дрожащей рукой я схватил чашку и осушил ее одним глотком. Приступ медленно отступал вместе с голосами.
— Вы дрожите. Кофе здесь не ахти? — заметила Аньес, наклоняясь ко мне.
Я всматривался в гущу на дне чашки. В ней было полно черных крупинок. У тех, что попались мне на язык, был горько-соленый привкус. Но дрожал я не поэтому. Я не решался сказать ей правду. Кажется, я слышал ваши мысли, Аньес. Но все-таки я решил, что не всякую правду стоит говорить.
— Да, не самый лучший, — признал я.
— И все же я захожу сюда почти каждый раз, когда бываю у Зенати. Разве не странно?
— Ко всему привыкаешь.
— Может быть. А может, это у меня дурацкая манера привыкать ко всему не самому лучшему. Вот, к примеру, вы курите?
— Как паровоз, — ответил я, доставая пачку «кэмела».
Она опустила руку в сумку и тоже вынула пачку сигарет. Я улыбнулся. Помимо своей воли я продолжал ее разглядывать. Короткая стрижка, глубокий взгляд, позолоченная солнцем кожа. Что-то трогательное было в ее манере держаться. Ее голос и жесты свидетельствовали о внутренней силе, которая делала ее почти неприступной, даже неумолимой; и все же то, что она посещала психолога, и еще что-то в ее глазах выдавало подспудную хрупкость.
— Эта гадость нас когда-нибудь доконает, — сказала она, закуривая.
— Не одно, так другое…
— Да… Обычная отговорка, так ведь? Хорошо, на этой оптимистической ноте, Виго, я должна вас покинуть…
Она положила на стол несколько монет и отодвинула стул.
— Надеюсь, я вас не слишком напугал своими рассказами о слуховых галлюцинациях? — спросил я огорченно.
Я ужаснулся при мысли, что не понравился ей. Слишком быстро выложив ей неприглядную правду о своей шизофрении.