Потом все происходило как будто и не с ней. Шприцы, какие-то странные инструменты. Ласковые глаза медсестры и строгие — врача. Из глаз лились слезы. Больно было от сознания, что она никогда не увидит ЭТОГО ребенка.
— Близнецов в роду не было? — донесся откуда-то издалека уже мягкий голос врача.
— Нет.
— А у мужа?
— Не знаю.
— У вас была бы двойня.
Аля вдруг ясно, как наяву, увидела две светлые головки, глядевшие на нее большими глазами Аркадия. Но потом вдруг взгляд этих глазенок стал умоляющим, даже требовательным… Поздно — вдруг поняла она и полетела в бездну, со всех сторон которой слышалось страшное слово: "Пожалеешь, пожалеешь, пожалеешь…"
Вот и все. Оборвалась жизнь крохотных существ. Их мольбу о пощаде никто не услышал. А ведь они так кричали, так умолялм, они требовали…
Не каждый может убить муху, задавить паука. Но треть человечества хоть раз в жизни бывает причастна к убийству человека. Это, в первую очередь, отец ребенка, испугавшийся ответственности или же опутанный сетью мнимых или реальных обстоятельств, перед которыми он спасовал.
Это мать неродившегося малыша, чаще всего переполняемая желанием произвести на свет плод любви, но движимая еще более страстным желанием — не огорчить любимого. Ведь она несет в себе изначальное представление о том, что любовь — это стремление служить обожаемому человеку. То есть — творить добро. И, стремясь творить это добро, она, увы, совершает величайшее в мире зло — детоубийство.
И, наконец, это врач, выполняющий свою работу, но забывший главную заповедь Божью "Не убий" и суть клятвы Гиппократа — "Не навреди".
Вот они, преступники, вершащие самосуд над зародившейся человеческой жизнью. Кто же из них ответит за содеянное? Чаще всего — несостоявшаяся мать. Это ей лить слезы, ей всю жизнь вспоминать умоляющие глаза, ей замаливать грехи. При всем этом она никогда не вспомнит о перенесенном унижении, о физической боли. Помнится, только боль утраты, помнятся мечты о златокудрой крохе, протягивающей к ней пухлые розовые ручонки…
Как же она сказала? — мучительно вспоминала Аэлита. — "Не можем"? Нет, не так. Ах, да. Она сказала, что они уже ничем не могут помочь. Ничем. Но почему? Почему! Ведь надо что-то сделать. Им нужен ребенок. Неужели она не может понять это? Без малыша для чего все это, для кого они старались? Благоустроенная квартира, дом, что называется, полная чаша. Ведь они стремились к благополучию ради него, маленького, беспомощного. Они ведь хотели, чтобы он ни в чем не нуждался. Так почему же, почему никто не может мне помочь?!
Аля тяжело опустилась на скамейку. Была весна. Парк шумел молодой листвой, но еще пуще шумели снующие повсюду ребятишки. Поодаль сидели счастливые и заботливые мамы и бабушки. Ляля с завистью смотрела на тех и других, опять переводила взгляд на детишек.
Возле скамейки остановилась женщина с коляской. Худая и бледная женщина. Она села рядом с Лялей, покачивая коляску. То и дело она заглядывала в коляску, ласково улыбалась и что-то заботливо поправляла.
— Где я видела ее? — подумала Аэлита, — Ведь я где-то встречалась с ней.
Она еще раз взглянула на женщину и вдруг со щемящей остротой вспомнила все, что произошло около четырех лет назад. Ясно вспомнились и эта женщина, и ее слова, и строгие глаза врача.
А незнакомка подняла на нее счастливый взгляд:
— Спит.
— Ваш? — тихо спросила Аля.
— Моя, — улыбнулась собеседница. Помолчав, с грустью добавила: — Удочерила…
Глава 6
Призрак одиночества поселился в их доме давно. Как-то незаметно Аркадий и Аэлита стали чужими друг другу. Куда-то исчезли пылкие чувства. Аркадий все чаще стал приходить домой под шафе. Ссориться не хотелось. Было неприятного общаться с ним, ставшим наглым, самоуверенным и даже самовлюбленным.
— Ну что, старушка, опять без настроения? — и, брякнувшись на диван, муж практически сразу впадал в дрему. Их было двое в доме, но ощущение пустоты, вакуума постоянно присутствовали в комнате.
Аля сидела, притихшая, боясь шевельнуться, нарушить эту жуткую тишину, изредка нарушаемую храпом Аркадия. В таком состоянии его лучше не трогать — начнется скандал, посыпятся обвинения на пустом месте. Она — пустоцвет, она — серая мышь, она — виновница его тяги к спиртному. Поэтому Аля предпочитала не тревожить наступившую тишину.
А комната, казалось, обрастала тишиной. Она окутывала всю квартиру, и даже редкие звуки, издаваемые храпящим мужем, казались тоже были сотканы из жуткой тишины. Они были пугающими, враждебными. В такие минуты страшно было даже включить телевизор, пугал телефонный звонок. И было непонятно, что страшнее — сама тишина или же все, что ее нарушает.