— Куда уж дальше идти, товарищ старший лейтенант! Дальше передней крышки, извините, ну никак не получится, хоть при всей моей радости. Если только вы не соизволите открыть переднюю крышку торпедного аппарата, и тогда я поплыву туда, куда вы меня пешком послали.
Меня опять спутали с другими
Меня часто принимали за кого-то другого, особенно когда я служил и носил форму, во многом способствующую этому. Люди в форме многим кажутся похожими друг на друга, как китайцы (морская форма у военных моряков все-таки отличается от формы гражданских моряков или это что-то другое?). Как-то при поездке в очередной отпуск я находился в аэропорту города Артем, что под Владивостоком. Там сел в самолет, идущий рейсом на Ленинград. Рядом со мной плюхнулась женщина лет тридцати пяти.
— Здорово! — вдруг запанибратски сказала она.
— Привет! — хоть и с недоумением, но в том же духе ответил я.
— С корабля? — как ни в чем не бывало, продолжила странная попутчица.
Так как мы нашу подводную лодку называли в том числе и кораблем, то я соответственно и ответил:
— С корабля.
Я уже понял, что меня принимают за другого человека. Но не знал причины, почему это происходит. И это насторожило — по ошибке или умышленно. Ведь если верно второе, то, возможно, я столкнулся с мошенницей. Тем не менее я решил подыграть. Женщина задала еще несколько стандартных вопросов, так что наш диалог имел примерно такое содержание:
— Как дела?
— Нормально.
— Домой?
— Домой.
И так далее, пока она не спросила такое, чему я не смог подыграть, на что не мог ответить без обмана.
— Извините, кажется, вы меня не за того принимаете, — сказал я.
Она вытаращила на меня глаза и только тут решила уточнить:
— Как это «не за того»? Ведь ты же Леня?
— Можно и так сказать, — усмехнулся я, — хотя меня Леней не называют, а больше Лешей.
— Радист с нашего корабля? — уже не так уверенно продолжила она.
— Во-первых, не радист, а торпедист, во-вторых, я все-таки не Леонид, а Алексей и, в-третьих, я не работаю на гражданском судне, а служу на военной подлодке.
Глаза у попутчицы округлились, а челюсть почти отвалилась. Ее состоянием и продолжительной паузой, заполненной изумлением, я наслаждался долго. Слегка оправившись от шока, она сказала с укором:
— Ты же вылитый наш радист Леня, с которым я только что рассталась на судне.
— Ну... — только и ответил я.
Всю дорогу бедная женщина находилась в прямом и переносном смысле в подвешенном состоянии, между небом и землей. К тому же сомневалась в ответе и с подозрением посматривала на меня. Видно, теперь она прикидывала, уж не мошенник ли этот странный попутчик, или того хуже — какой-нибудь шпийон империалистического государства. В Ленинграде она попрощалась со мной с некоторой осторожностью и даже опаской, и мы навсегда расстались.
Одна запись из дневника…
11.11.1978 г., 1340.
Японское море.
...на корабле нас кормят преотвратно.
На нашей лодке коки попадались не ахти, неискусные, поэтому и приготовление пищи было не на уровне. Вот так и получалось, что даже в обстановке обездвиженности, какая была на подводной лодке, я оставался довольно стройным и подтянутым. На обед и ужин мог и не ходить, так как там почти ничего не ел, зато завтрак не пропускал. Потом уже в экипаже Николая Никитовича Германова я узнал, что значит хороший кок. Тогда в обед съел все, что было подано, и даже готов был просить добавки, да постеснялся, а то подумали бы, что я обжора.
В связи с этим не могу не поделиться некоторыми соображениями о питании на подводной лодке. До сих пор не могу забыть вкус белого хлеба, который нам пекли к завтраку, когда мы были в автономке. Бывало, берешь ломоть хлеба, а он еще теплый или даже горячий, и на нем застывшее масло просто тает — от радости соединения со свежим мучным изделием. Я никогда не испытывал такого блаженства от поедания обычного хлеба. И даже если выпечка не очень удавалась, то все равно вкус и запах свежеиспеченного белого хлеба невозможно с чем-либо сравнить. А когда пропитаешь хлеб вареньем из лепестков розы… аромат этого бутерброда просто не передать словами! Некоторые моряки на свой ломоть хлеба клали все, что подавали к завтраку. Сюда шло измельченное вареное яйцо, крошенные печенье или галеты, кто-то клал еще что-то, затем это сооружение накрывалось вторым ломтем хлеба.