Тем не менее, не обращая внимания на выпады отдельных товарищей с горячими головами, я делал свое дело. Если у кого-то что-то где-то в отношении меня зашкаливало, то зарвавшегося человека я спокойно одергивал или ставил на место, невзирая на звания и должности. Это все тот же вопрос служебных взаимоотношений. Мы пребывали в равном звании, однако меня подняли на ступеньку выше в должности, и из-за этого хамства в свой адрес я терпеть не собирался. Сам же мичман Сердечный стоически перенес свое несостоявшееся назначение в штаб, поэтому препон и трудностей во время моих проверок не чинил.
Скачки
В старом помещении штаба наш небольшой кабинет, похожий на пенал, с табличкой, на которой красивыми каллиграфическими буквами было начертано «Ф-1, Ф-3» вмещал рабочие места флагманского штурмана капитана 2-го ранга Леонида Ивановича Скубиева, его помощника капитан-лейтенанта Виктора Владимировича Плетнева, флагманского минера капитана 3-го ранга Виктора Григорьевича Перфильева и его помощника — старшего инструктора БЧ-3 в моем лице. Отношения между обитателями кабинета мне нравились. При полном и безоговорочном взаимном уважении имели место юмор и смех, безобидные подколки и подначки, которые всеми принимались по прямому назначению — внутрь, то есть в состоянии радостного возбуждения все это «безобразие» клалось прямиком на душу. По-моему, это из-под их пера, пардон, с их языка сошла модифицированная под штабные реалии пословица, звучащая так: «Под лежачего флагмана шило не течет».
Когда наш пенал «Ф-1, Ф-3» находился в полной комплектации, то на старших товарищей можно было ставить, что на лошадей во время скачек. Прямо-таки захватывающая конкурентная борьба разворачивалась на дистанции от столовой до вожделенного объекта в нашем кабинете. На время адмиральского часа этим объектом становился еще не очень старый, хоть местами и продавленный диван замечательно оранжевого цвета. Иногда я заражался азартом, болея за «лошадь», на которую ставил про себя, не осмеливаясь это делать вслух. Это было потрясающе — наблюдать, как после обеда кто-нибудь из наших флагманов, на все сто оправдывая наименование своей должности, стремительно врывался в кабинет и с видом лидера сезона плюхался на диван! Удовлетворенно. Плашмя. С размаху. Лидер «скачек» принимал горизонтальное положение и сразу не «отбивался», а с довольным видом, изнывая от нетерпения, ждал своего «заклятого конкурента», чтобы добить издевательским приколом, типа «Загнанную лошадь неплохо было бы пристрелить» или «А как я тебя на повороте обошел?». И только после получения садистской сатисфакции мирно задремывал, сладко, иногда и с храпцой. Подавляющее количество единоборств выиграл Леонид Иванович и, как я понимаю, с подачи Виктора Григорьевича, который слегка подыгрывал Скубиеву, ибо по званию и по возрасту был моложе.
В случае же отсутствия матерых «зубров» награду в виде места на вожделенном оранжевом диване безоговорочно получал Виктор Плетнев. Не видя в моем лице конкурента вообще, он с видом помещика, реализующего право первой ночи, не спеша и без суеты занимал его. Лично я на этот приз не претендовал, даже когда в кабинете оставался в одиночестве. И не из-за моего почтительного отношения к оранжевому трону-дивану, и не из-за боязни осквернить ложе старших товарищей, а просто не имел привычки спать днем.
Кроме оранжевого дивана, главного и абсолютного кубка «конных бегов», в нашем кабинете, вмещавшем четверых, были награды хоть меньшего, но тоже призового достоинства — три письменных стола, и отнюдь не выдающегося, а обыкновенного грязно-желтого цвета. Понятное дело, что первые два приза были распределены между двумя флагманами. Так получилось, что я в кабинете появился раньше Плетнева, поэтому приз бронзового достоинства считался моим. И как мне казалось, Виктор не особо претендовал на бронзу, так как в это же время и на законных основаниях, под вполне благовидным предлогом, безраздельно обладал главным кубком. При этом он продолжал играть роль помещика на своем оранжевом ложе, иногда даже «зорко» подремывая при Леониде Ивановиче, пока он по рабочей необходимости не пресекал эту служебную «вакханалию». Так как я по натуре не узурпатор, то свой грязно-желтый стол при необходимости уступал Виктору Плетневу без пререканий и оговорок.
«18 июля 1979 г.
1. Экипаж В. А. Шпирко — проверить исходное раскрепление стеллажных торпед, в том числе ОЗЧ (огнезащитный чехол, надеваемый на боевое зарядное отделение торпеды, снаряженное взрывчатым веществом).
2. Состояние материальной части на кораблях».
В тот же день мною была проверена БЧ-3 на РПК СН «К-500» экипажа капитана 1-го ранга Валентина Андреевича Шпирко. Прикомандированным на вакантное место был мичман Сергей Михайлович Марков. В результате проверки сделано 22 замечания, 15 из которых были устранены в моем присутствии.
Вывод: В служебной деятельности надо предоставлять проверяемым возможность для исправления недостатков и ошибок, чтобы у них был стимул для нормальной работы и «не опускались крылья».
Командиром соседней 26-й дивизии был Геннадий Александрович Хватов в период времени с 1976 по 1978 год. После этого он служил на Северном флоте начальником штаба флотилии, затем вернулся на Краснознаменный Тихоокеанский флот и в период с 1986 по 1993 гг. командовал им. К сожалению, именно в его бытность командующего флотом за «недорого» Китаю был продан ТАКр «Минск» — краса и гордость нашего Тихоокеанского флота. А для меня — кусочек моей Родины.
«24 июля 1979 г.
Экипаж В. С. Малярова ПТ-3, НТ-3 на 1 августа.
По НТ-3 глубина хода торпед менее 10 метров, АУН (автомат установки глубины хода торпеды) — 100 метров, дальность хода торпеды — 5000 метров.
По ПТ-3 изделие — 260, АУН — 190 метров, Нх (глубина хода торпеды) — 70 метров, скорость торпеды — 40 узлов, дальность хода торпеды — 5000 метров.
Гос. номер автомашины-торпедовоза ЗИЛ — 31-10».
Экипажу капитана 2-го ранга Виталия Степановича Малярова на РПК СН «К-512» на 1 августа планировалась погрузка практических торпед для выполнения учебных стрельб. Для перевозки их из ТТБ (торпедно-техническая база) на пирс был заказан торпедовоз, который от обычного грузового автомобиля отличался невероятной длиной кузова (таких кузовов я больше нигде не видел). Несмотря на семиметровую длину кузова машины, не менее того, оттуда все равно торчали хвостушки торпед. Чаще использовались длиннобортные КрАЗы и реже — более короткие ЗИЛы.
На флотилии в Павловске помощником коменданта по режиму служил мичман с забавной фамилией, похожей на собачью кличку, — Найда. Мой тезка Алексей Найда — белобрысый, лет на пять старше меня, невысокого роста, обычного телосложения по характеру спокойный и уравновешенный — по своей должности был совершенно не зазнаистым парнем. Несколько раз мне пришлось накоротке общаться с ним и я нашел его простым компанейским товарищем. Говорят, он был фокусником, а для осуществления своей иллюзионистской деятельности у него имелся специальный чемоданчик. И когда он производил свои махинации, простите, фокусы, все почему-то смеялись.
Симбиоз подводника и земледельца
«26 июля 1979 г.
Экипаж О. Г. Чефонова — проверка.
Л/с БЧ-3, делают все для того, чтобы невозможно было проверить матчасть».
Вот пришлось проверить свой уже хоть и бывший, но все же родной экипаж капитана 1-го ранга Олега Герасимовича Чефонова на РПК СН «К-523». Как говорится, куда ты денешься с подводной лодки. А чтобы я не терял нюха и не заносился, что уже «не свой», мне дали почувствовать это мои бывшие товарищи. Впрочем, ничто не помешало мне исполнить свою обязанность, а лишь простимулировало во мне «спортивную» злость и «боевой» азарт. При этом в отличие от своих командиров со стороны Александра Хомченко было понимание ситуации, то есть наша солидарность подчиненных проявилась и здесь. По предшествующим проверкам видно, что не так уж я и усердствовал — сделал всего лишь 15 замечаний. Одновременно было отмечено положительное — мичман Александр Иванович Хомченко знал свою книжку боевой номер. Зато пришедший мне на замену старший торпедист матрос Евгений Ножкин ни книжки «Боевой номер», ни вверенной ему матчасти не знал, что в принципе было естественно — молодой.